заработанную своими потом и кровью. Совсем не зря их… нас Иришка так ненавидит. Ненавидит и завидует. Она, в отличие от сиротских, сирота недавняя и удочеренная супружеской четой, следящей за нашим домом. Троечница причем.
Ай да техникум ей стекловатой. После детского дома. Дожрав мороженку, я мрачно подмигнул сверлящей меня взглядом продавщице, да пошёл себе дальше, думая об Иришке.
Сама виновата. Еще и Колопановых подставила, свинья малолетняя.
Родители Иришки, одни из тех, что курировали наш дом, погибли год назад, на Черном море. Взяли отпуск, называется. Утонули вместе с десятком других граждан от шалостей заблудившегося турка-неогена. Паршивый гидрокинетик, нажравшись там у себя дома, решил прогуляться-освежиться, доплыл аж до нашего побережья, а там и зацепил с дюжину отдыхающих своей турбулентной струей или чем-то вроде. Бедолаг дёрнуло с поверхности в глубину, прокрутило как в стиральной машинке, захлебнулись все, кроме пары счастливчиков. Турка после этого ждал электрический стул, но родителей Иришки было не вернуть.
Её удочерили Колопановы, вторая семья из кураторов. Да и мы решили помочь, так сказать, по-сиротски. Следили за домом, убирали прилегающую территорию, лампочки на свои кровные покупали, всё делали, чтобы у бедняжки Иринки тоже отметка в деле появилась. Не такая, как наша, но стаж помощницы куратора в сиротском доме тоже вес определенный имеет. Только вот дядя Игорь и тетя Маша не особо-то за Иринкой следили, от чего она сначала звезду с неба сорвала, мол, обхаживают её как принцессу, а потом и совсем испортилась. Трояки получать, с парнями неблагополучными гулять. Ну а как наш выпуск подоспел, так она из зависти или еще каких чувств неслабо портвейна нахлебалась в дурной компании на улице. И была отловлена тем самым сакраментальным Иващенко.
И всё. Колопановых лишают родительских прав, Иришку-дуру в детдом, а заодно конский хер ей, а не положительные отметки в дело. К тем, кто с сиротами занимаются, требования крайне строгие, потому как мы реально из кожи вон лезем всю дорогу, становясь потенциально ценными кадрами в любой отрасли. Ну а Ирина бать её Владимировна, явно желая самоутвердиться напоследок, приперлась ко мне, огульно обвиняя в том, что я, а также остальные сиротские, не уследили за ней, не научили, всю жизнь испортили.
Вот и послал её за всех, свиноту неблагодарную. Хотя, если бы не её общество, пусть и корыстное, фиг бы я в своем уме дожил бы до своих 18-ти годов. В этом мире Интернет только зарождается, говорить со всеми приходится вживую, иначе никак. Человек без общения не может.
А и хрен с ним со всем. Мосты сожжены, впереди меня ждет новая жизнь. А какой она будет, мне сейчас расскажет один товарищ, ожидающий меня в приметном здании города Кийска, носящего гордое имя «Дом Офицеров».
Глава 2. Хулиган особого назначения
«Е.И. Мышкин» значилось на двери, «Отдел Озеленения Департамента Народного Хозяйства Ленинского района»
Кратко постучавшись, я тут же нагло сунул свою вихрастую голову внутрь с полувопросительным «Валерий Кузьмич?». В ответ немелодично ругнулись исконным русским матом, что я счёл за приглашение войти. А осуществив внедрение, уставился на высокого худого мужчину в заношенном сером костюме, трясущего в воздухе пальцами правой руки. Покачивающийся кипяток в банке на подоконнике, куда был сунут уважительных размеров кипятильник, дополнял картину.
— Вот как так-то? — риторически вопросил потолок Валерий Кузьмич Радин, — Вот что ты за пакость такая, Изотов?!
— Опять наговариваете? — с упреком вопросил я, садясь на продавленный стул для посетителей, — Я же всегда…
— Да-да, — раздраженно перебил меня он, — Ты всегда приходишь вовремя, ты всегда стучишься, ты всегда засовываешь голову…
— Потому что вы меня чуть не пристрелили, — въедливо уточнил я, — однажды.
Кузьмич только скривился на это, принявшись бодяжить из оставшегося кипятка две чашки отвратительного растворимого кофе. Пока он, сопя и шипя на ошпаренные пальцы, занимался творчеством баристы, я тупо втыкал в его худое и слегка вытянутое лицо, слегка выцветшее за годы нашего невольного знакомства. Так, если подумать, то майор Комитета Государственной Безопасности Радин заменил мне отца, мать, друзей и всю остальную требуху. Без всякого на то желания, разумеется, что особенно хорошо чувствуется сейчас, когда он смотрит на меня, как на врага народа.
Нужно немного подождать. Мужик он волевой, упрямый и честный, просто я так на всех воздействую. Когда Валерий Кузьмич меня не видит, если общаемся, скажем, по телефону, то чувствуется, что он относится ко мне просто отлично. Но вот когда вживую… проклятое неосапианство. Я покосился на шкаф, стоящий у двери. С одной из его створок свисала кобура с пистолетом. Сколько лет прошло уже, пять? А он до сих пор перед моим приходом ствол туда вешает, вопреки уставу. Во избежание повторения.
— Может, плеснете себе в бурду чего покрепче? — ехидно вопросил я, чтобы подколоть немного, — Вроде как расстаемся, отпраздновать-то можно.
— Отпраздновать, — пренебрежительно фыркнул майор, возвращаясь к попыткам размешать упрямый коричневый порошок в воде, а затем, на секунду замерев, вновь обернулся ко мне с вопросительным, — А не заложишь?
Я лишь на него уставился с таким упрёком, что Кузьмич не выдержал, стыдливо спрятав взгляд. Засопев, майор неуловимым жестом откуда-то достал 0.7 коньяка «Белый аист», с хрустом скрутил бутылке голову, а затем щедро плесканул себе в бурду. Вновь застыл, уйдя в перезагрузку, ругнулся душевно, добыл из ящика своего стола стакан, куда и налил отнюдь не коньячную порцию, тут же всосанную явно требующим этого организмом. Затем, как финал, кгбист решил запить собственным кофе, отхлебнув получившегося коктейля, от чего и скорчил сложную, но, несомненно, демонстрирующую отвращение рожу. Отвлекать его не хотелось, дядьке реально было это надо. Как бывший дядька я его прекрасно понимал.
Допив обжигающую дрянь, Валерий Кузьмич начал тереть лицо ладонями. Я молчал, попивая свою порцию угощения. Вкус был, особенно после пломбира, просто охренеть какой ужасный. Как будто сам Сатана нассал в кружку. Кисло, горько, мутно, частички чего-то стрёмного на языке остаются. Мерзость, сссука!
— Вот не понимаю, как так, — наконец, заговорил мой куратор, делая широкий жест руками, указывающими на забитые макулатурой шкафы по обе стороны от его стола, — Я тебя, Вить, с трёх лет знаю! Вся твоя жизнь здесь по полочкам разложена, даже то, о чем ты понятия не имеешь! Ты
