Был когда-то на киммерийской земле такой обычай: вместе с убитым воином хоронили и жену его, и коня. Часть мужчин предлагала тогда уступить просьбам вдовы, почтить доблестного Сангура, а заодно и обычаи древности. Но старый Меттинг накричал на женщину и прогнал с кладбища, пристыдив, напомнив о ребенке под ее сердцем, который уже стучался нетерпеливо, словно стремясь поскорее отомстить за отца…
«Это Конан, сын кузнеца Ниала… Конан… Здравствуй, Конан…» — раздавались негромкие голоса вновь подходивших.
— Они не призраки и не духи, как и я, — казал Кевин. — Не бойся их, Конан. Можешь потрогать их тоже.
Мужчины, не дожидаясь, пока он протянет к ним руку, сами касались его ладонями, шершавыми и загрубевшими от тяжелого подземного труда. Все они были почти те же, что и до своей смерти. Почти… Что-то неуловимое настораживало — не в чертах их, не в фигурах, а в интонациях голосов.
Монотонно, бесстрастно и тускло говорили они — ни радости, ни удивления, ни хотя бы гнева или досады… Наверное, так разговаривали бы песчаные холмы в пустыне или потрескавшиеся камни на вершине горы, если бы обрели голос. Неужели это Кевин, ребячливый и пылкий Кевин, который, бывало, не видя Конана день или два, при встрече приветствовал его радостным воплем и ощутимым шлепком по спине?..
— Мы не духи, Конан… Не бойся нас… — уныло шелестели Йолл, Сангур, быкоподобный Браг…
Внезапно все они стихли, словно услышав беззвучный приказ. Головы их повернулись в сторону появившегося человека. Да, то был поистине человек — живой, настоящий, ибо Конан не помнил, чтобы это щуплое сутулое тело когда-нибудь на его памяти зарывали в землю. Старик Буно, возникший за спинами полуголых мужчин, остро и пристально вглядывался в мальчика. Прозрачные камни на его груди и пальцах, которые он вечно носил на себе, словно аквилонская женщина, переливались в свете факелов.
— Ага! И ты здесь! — воскликнул Конан с немалым облегчением, ибо увидеть среди странных ходячих мертвецов живого и знакомого человека всегда приятно. — Может быть, хоть ты объяснишь мне, что здесь твориться? Я еще на земле или уже перенесся на Серые Равнины? Если меня убили, отчего я этого не заметил?
Буно и не подумал отвечать ему. Приглядевшись и узнав мальчика, он негромко приказал застывшим мужчинам:
— Схватите мальчишку! Живо!
Конан не успел даже отпрянуть, как Кевин, находившийся ближе всех к нему, крепко схватил его за предплечье.
— Э-эй, Кевин! Ты что?! — крикнул он, безмерно пораженный.
Следом за Кевином и другие мужчины попытались взять его в кольцо и не выпускать. К счастью, проходы в земляной толще были узкими, и сбоку подойти к мальчику никто не мог.
— Ты свихнулся, Кевин?! Отчего ты слушаешься эту облезлую вошь?!
Ладонь его бывшего друга сжимала его все крепче и тянула к себе. Поняв бесполезность увещеваний, Конан изо всей силы ударил товарища по играм ногой в колено, а когда тот вскрикнул и согнулся — совсем как живой! — ослабив свою хватку, кинулся назад. При этом он скатился с выпуклой спины жука, о котором успел совсем позабыть. Кевин тут же выпрямился и рванулся, хромая, следом, но ему пришлось преодолевать большое препятствие в виде перегородившего проход насекомого, флегматично подрагивающего усиками.
Опасаясь подставить противникам спину, Конан быстро пятился, то и дело, спотыкаясь о выбоины и обломки породы. К счастью, идти было недалеко, и вскоре над его головой заголубела извилистая щель.
— Хватайте же его! Идиоты! Тупоголовые бараны! Скорее! — Буно уже вопил во весь голос, как видно, не на шутку испугавшись, что мальчик ускользнет от своих преследователей и вернется откуда пришел.
Конану оставалось самое трудное: вскарабкаться наверх. Упираясь ладонями, коленями и пятками в шершавые выступы камня, он пополз навстречу слабому полудневному свету. Кевин настиг его, когда пальцы уже вцепились в край расщелины. Почти вырвавшись на волю, Конан с ужасом и тоской почувствовал, как руки бывшего друга ухватились ему за лодыжки и тянут вниз.
— Чтоб ты лопнул, Кевин! — горячо пожелал ему мальчик. — Чтоб тебя разорвало пополам! Что ты провалился в утробу Нергала!
Конан вспоминал самые отборные проклятия, какие когда-либо слышал, но Кевин держал крепко. Но при этом — вот уже этого совсем невозможно было понять! — он повторял, монотонно и сухо, словно в полусне:
— Беги отсюда, Конан. Беги скорее. Никогда больше не появляйся здесь. Беги. Беги, Конан…
— Ты издеваешься надо мной?! — выкрикнул в отчаянии мальчик. — Как я могу убежать, если ты вцепился в меня, как голодный оборотень?! Предатель!
На миг руки Кевина разжались. То ли подействовали проклятья, то ли он просто устал — Конан не стал долго раздумывать над этим. Он мгновенно подтянулся и выскочил наружу, здорово исцарапав себе при том плечи и разорвав кожаный плащ. Кубарем мальчик скатился по склону скалы вниз и позволил себе остановиться и отдышаться, только отбежав шагов на триста от проклятого места.
* * *
Чем плотнее становились сумерки, тем ярче и выше плясал большой огонь, щедро рассыпая вокруг веселые искры, тем раскованней и горячее несся навстречу ночи праздник Крадущейся Рыси.
Больше всех удача обласкала в этом году косого Илда. Он притащил, кряхтя от натуги, на своей не слишком широкой спине голову кабана, пару оленьих рогов и целую связку кроликов. Мужчины смеялись, что косые глаза Илда только помогают ему при стрельбе из лука: сведенные к переносице, они увеличивают точность прицела. И вот теперь Илд больше всех кричал и размахивал руками у стреляющего искрами огненного снопа, и ни одна девушка, даже самая гордая, не могла отказаться, когда он приглашал ее на разудалый танец и норовил прижаться покрепче, выделывая при этом ногами немыслимые кренделя. Впрочем, все остальные новоиспеченные охотники, а также их отцы и братья веселились не меньше победителя, плясали и тянули перебродивший клюквенный сок, кроме, разве что, Вербина, слабого и изнеженного, как аквилонская девчонка. За целый день ему удалось подстрелить только пару сурков для того, чтобы называться отныне взрослым мужчиной. Вербин теперь должен был держать испытание на следующий год, а пока — быть предметом безжалостных насмешек более сильных и ловких его сверстников.
Впрочем, помимо несчастного Вербина, еще одному юному канаху не пелось и не плясалось в этот вечер. То был Конан. Утреннее приключение отбило у него всякую охоту гоняться по скалам за козлами и барсами, завоевывая право называться мужчиной. На обратном пути с кладбища глаза ему то и дело мозолили толстые тельца сурков, посвистывающих у своих норок, а один раз он заметил затаившегося в кустах оленя, но рука его даже не потянулась к висящему за плечом луку. Настроение было совсем не то. Встреча с погибшим полгода назад товарищем и другими воинами, чьим телам полагалось бы давно уже истлеть под обломками гранита, злобный взгляд Буно и его иступленные приказы «изловить мальчишку» не давали Конану покоя, не отпускали его память, снова и снова гоняя по кругу угрюмые и недоуменные мысли.
