Он остановился на пороге, осматриваясь в поисках удобного места, когда возле него буквально из ниоткуда возник потный толстяк, обнаженный по пояс.
– Чего изволите? – спросил он, улыбаясь, как лопнувшая тыква.
– Хороший ужин и ночлег, – ответил Конан, бросая толстяку полновесный серебряный шекель.
Рука с жирными пальцами оказалась куда ловчее в действии, чем на вид, и шекель исчез где-то в складках просторной одежды.
– У нас лучшая еда в городе, смею вас уверить, как хозяин этого угодного богам заведения, – заявил толстяк. – Конечно, не считая дворца защитницы.
– Верю, – сказал Конан. – Но не на слово. Поторопись, толстяк, а то я умираю от жажды.
Не обращая больше внимания на хозяина, киммериец уселся за свободный чистый стол, уставился на очаг, над которым готовился онагр приличных размеров.
С туши в огонь с шипением падал жир. Конан почувствовал в животе пустоту, которая истошно вопила, что ее немедленно надо чем-нибудь заполнить, иначе она проглотит самого Конана. Жажда на самом деле оказалась не единственной проблемой.
Конан огляделся. И заметил возле очага существо в лохмотьях, отдаленно напоминающее ребенка. Лицо у существа было красное, глаза маленькие, а нос – большой. Конан не стал особенно задумываться, мальчик это или девочка.
– Эй, ты! – просто обратился он к нему. Существо пошевелило плечами и указало пальцем на себя. Пожалуй, это был знак вопроса.
– Да, ты! – настойчиво сказал Конан. Ребенок нехотя отделился от стены и вразвалочку направился к посетителю, усердно ковыряя в носу.
– Вынь палец из носа, когда с тобой говорит казак, – сурово произнес Конан, и ребенок послушно вытянул руки. Теперь они болтались как плети. – Отрежь-ка мне, да принеси кусочек этого жирного осла, что жарится на вертеле.
– Это не осел, – сказал ребенок.
– А что же это по-твоему? – осведомился удивленный Конан.
– Мясо.
Конан осклабился.
– Ну тогда принеси мне этого мяса! – сказал он, начиная слегка злиться. Похоже, чертово дитя решило поиздеваться над заморским гостем.
Он с несколько запоздалым смущением обнаружил, что с силой сжал рукоять сабли. Только не против ребенка! Он положил руки на стол.
– Мясо еще не готово, – ровным тусклым голосом, будто страшно скучая, ответило дитя.
– Все равно. – Ответа Конан слушать не стал.
Чтобы вернуть себе ровное расположение духа и не яриться по пустякам, а это действительно были сущие пустяки, он принялся осматривать посетителей. В конце концов, именно за этим он и явился в Хатор.
Ребенок поплелся обратно, что-то бормоча, и вскоре вновь оказался перед столом киммерийца. В руке у него был кусок жареного мяса, еще красного, с которого сочился жир.
Кроме того, рядом с ребенком стоял хозяин с большой кружкой и пузатой глиняной бутылкой.
– Кумми глупа, – сказал хозяин. – Мясо ведь еще не готово. А ну брысь отсюда! Я потом тебя накажу!
– Не стоит. Это я попросил ее принести мне мяса, – заявил Конан. – Я люблю полусырое мясо.
– Как господин пожелает, – ответил хозяин, ставя кружку на стол и наливая темное, остро пахнущее вино.
– Но пусть потом принесет и готовое мясо, – добавил Конан. – Я зверски хочу есть.
Конан вырвал из рук девочки кусок дикой ослятины, впился в него зубами, ухватился за кружку и сделал добрый глоток вина. Вкус оказался под стать цвету и запаху – и Конан предался чревоугодию.
Жар от очага, вино и мясо разморили его – привели в крайне благодушное настроение. О смотрел на людей, сидящих за соседними столами, на суетящегося меж ними хозяина, на девочку, следившую за крутящимся над огнем онагром, и думал, что все они – славные люди, и, может быть, не стоит казакам их убивать, по крайней мере, не всех. Не следует поступать, как в той рыбацкой деревушке, из-за сожжения кот рой он едва не поссорился с соратниками. Конан был воином, но не палачом. А те рыбаки вовсе не были рыбами, как посчитали сумасшедшие казаки. Они были людьми, хоть и не такими, как обычные люди.
Занятый мыслями, Конан некоторое время ничего не видел, кроме кружки, а потом выяснилось, что хозяин таверны куда-то подевался. Конан тщетно несколько раз позвал его, заметив вдруг, что и девочка куда-то пропала.
– Еще вина? – спросил кто-то, от кого как-то странно пахло, и Конан кивнул, не сомневаясь.
Сделав первый глоток из новой бутылки, понял, что странного в запахе этого человека. Благовония Мисра. От него пахло дорогими мисрийскими благовониями, которые использовали Жрицы богини любви в славных храмах богини Бает.
Подозрения зародились в мозгу Конана, но улетучились так же быстро, как появились. Все вокруг стало зыбким, разговоры потонули в поднимающемся из нутра гуле.
– Хозяин! – заорал Конан, поднимаясь и протягивая к очагу кружку.
– Как господину угодно, я здесь, – сказал человек, от которого пахло мисрийскими благовониями.
– Ты – не он, – заявил Конан.
Человек заулыбался. И на лопнувшую тыкву он нисколько не был похож.
– Вино у нас слишком крепкое, – сказал он. – А я ничуть не изменился.
Конан попытался возразить, даже встал для этого, но очаг вдруг сделался невыносимо жгучим, а поверхность стола с костями онагра оказалась рядом с его щекой и крепко прижалась к ней.
– Я ничуть не изменился, – уверенно повторил голос внутри уха, и стол с Конаном дал сильный крен.
– Приближается буря! – завопил киммериец, и сознание его погрузилось в кромешную тьму.
Хиннар, раб-управляющий защитницы города Хатор, склонился к голове павшего в неравной борьбе с соком черного лотоса казаком, и прислушался. Дыхание варвара было ровным, спокойным. Таким, каким и должно было быть в галлюциногенном полусне. Хиннар улыбнулся и хлопнул в ладоши.
– Начинаем! – сказал он. И посетители питейного заведения, среди которых не осталось ни одного, кто был тогда, когда Конан вошел в него, поднялись с мест.
Конана вынесли из таверны, усадили на носилки и потащили по улицам. Он чувствовал движение, но не понимал, что происходит. Он даже забыл, кто он, где и зачем. Звезды над его головой могли и не светить. Все равно перед глазами у него не было ничего, кроме тьмы.
Люди молча донесли паланкин до дворца защитницы и стали топтаться на месте. Из дверей вышли другие рабы в грязных лохмотьях, со спутанными волосами, измазанные белой глиной, суковатыми черными палками в руках. Следом за ними появилась Лилува в необычной для госпожи одежде.
Всего лишь набедренная повязка, правда из тончайшего кхитайского шелка красного цвета, жакет на шнуровке, из нее в основном и состоящий, который едва прикрывал прекрасную грудь. Но никаких украшений. На госпожу было трудно смотреть, не отводя глаз, она словно была нагая.
