Тревор засмеялся:
— Ты бы впервые остался без дела! Лютеция... возможно, единственное существо на свете, о котором никто не скажет худого слова. Даже когда она не права. Вот, к примеру, не дала тебя раненого дорезать, что было бы только правильно: все так делали. Что, разве я ее обругал? Нет. Хоть был прав я, а не она! Но, ты ж видишь, ее неправота всегда оказывается потом большой правотой.
Влажный и теплый воздух к ночи стал еще теплее. Стены его покоев начинали скользить мимо все быстрее, просто мелькали, как бревна в частоколе, когда на полном скаку несешься мимо, затем Фарамунд обнаруживал, что почти бегает взад-вперед.
На стенах ярко горели светильники. Их называли, кажется, лампадками. В последнем из захваченных городов Фарамунд, памятуя, что Лютеция приняла веру нового бога, Иисуса, велел ограбить храм этого бога, сорвал со стен все храмовые светильники, собрал лампадное масло, и сейчас вон в углу мешок с ладаном и связка сандаловых палочек.
Лютеция, наверное, придет в восторг. Если надо, он велит притащить сюда даже колокол, чтобы названивал всякие разные церковные мелодии...
Спина промокла. Рубашка гадко липла на спине, он сам чувствовал, как от него прет конским потом. Но когда ощутил, что мокрые струйки стекают из подмышек, а бревна в стенах мелькают так, что сливаются в серый туман...
Стражи вскочили, когда он выметнулся из спальни — разъяренный, всклокоченный, словно только что обратился из медведя в человека. Игральные кости сухо треснули под подошвой. Оба непонимающе смотрели вслед, а вождь подобно урагану пронесся по коридору, прогрохотал сапогами по лестнице, из холла донесся его затихающий вопль.
В покоях управителя горел только один светильник, заправленный бараньим жиром. Фарамунд ощутил некоторое облегчение: не тошнотворный запах ладана.
В три быстрых шага пересек помещение, заорал:
— Вставай, дьявол бы тебя взял!
Рядом с Громыхало, огромным и в полутьме мохнатым, спала толстая сочная женщина. Роскошные черные волосы разметались по подушке, свет падал на округлые блестящие плечи, нежную шею, тугие щеки...
Храп оборвался. Громыхало рывком, приподнялся, сел, опираясь сзади руками. В глазах сон испарялся, как туман под жаркими лучами.
— Что-то стряслось? — прогудел он с беспокойством. — Тевкры напали? Или конунг наконец-то до нас добрался?
— Хуже! — рявкнул Фарамунд. — вы все здесь как свиньи напились и с бабами в постелях! А твой рекс истекает потом...
Громыхало протянул озабоченно:
— А, это другое дело... Это серьезно!
Женщина уже юркнула под одеяло с головой, но Громыхало, нечаянно или нарочно, вставая, сбросил одеяло на пол. Пышнотелая красавица собралась в комок, закрывая от рекса женские прелести.
— Эт другое дело, — бурчал Громыхало. Он неспешно бродил голым по комнате, искал разбросанную одежду, рассматривал брезгливо, что-то одевал, что-то отшвыривал. — Эт, как я понимаю, если в голову шибанет... то уже не до сна. Когда это самое, то и нормальный человек звереет... а уж наш рекс... гм... так и вовсе... Уже зверь, а когда озвереет, то...
Сонные Рикигур и Фюстель потащились к конюшне, а Фарамунд с Громыхало вломились к Вехульду. Тот спал в окружении полудюжины головорезов. Все из той группы, что когда-то бунтовала под его началом. Мелькнула слабая мысль, что хорошо бы разъединить их, чересчур тесная группа... но слабая мысль унесло ураганом ликования: вот-вот увидит Лютецию!
Громыхало расталкивал Вехульда, пинал его людей. Людская заполнилась злыми голосами, ворчанием. Застойный воздух заколыхался, запах потных тел стал угрожающе сильным.
Фарамунд в страстном нетерпении взглянул в черное окно. Громыхало показалось, что их рекс готов поджечь облака, чтобы над миром занялось кровавое зарево рассвета.
— Вставай, Вехульд, — приговаривал он. — Вставай, пьяная скотина...
Вехульд наконец сообразил, что это не сон, а, в самом деле, его пинают под ребра. Рука торопливо пошарила нож, тут свет упал на лицо толстяка, Вехульд вскрикнул:
— Громыхало, какого черта?
— Скоро рассвет, — сказал Громыхало издевательски. — Правда, сперва будет ночь, а потом как-нибудь... наверное, взойдет солнце. Так что вставай, седлай коня!
— Да ты с ума сошел...
Фарамунд обернулся от окна, в злом голосе сквозило жадное нетерпение:
— Да ладно, Громыхало. Пусть остаются. Возьмем по дороге Унгардлика, если не спит. А нет, поедем вдвоем.
Вехульд вскочил, он спал одетый, вчера свалился после попойки. Глаза сразу стали осмысленными.
— А куда хоть едем?
Он не поверил себе, когда их беспощадный вожак возвел очи к небу, а в суровом голосе Громыхало прозвучало благоговение:
— Встречать хозяйку крепости.
— Ого, — вырвалось у Вехульда. — Как такое пропустить!
Он исчез, как всегда умел исчезать, даже среди бела дня в лесу. Слышно было, как в черноте дворе орал, кого-то торопил, раздавал пинки.
Когда Фарамунду при свете факелов подвели коня, из схолы высыпали уже одетые и в полном вооружении воины. С другой стороны во двор спешно выводили оседланных коней. Вехульд, который все больше брал на себя обязанности начальника личного отряда вождя, решил, что их предводителю неприлично куда-либо одному или с двумя-тремя людьми. Мощь любого властелина должна быть зримой, не зря же конунга, по слухам, даже для купания в реке сопровождает отряд отборных воинов из самых знатных семей!
Выехали при свете факелов. Двигались словно жуки по дегтю, увязая в черноте, выплевывая влажный ночной воздух. Громыхало приотстал, шептался за спиной Фарамунда с Вехульдом. Фарамунд едва удерживался от страстного желания понестись вскачь, но в темноте конь наверняка сломает ноги, а он — шею. Двое воинов с факелами ехали по бокам. Конские копыта осторожно ступали по освещенному кругу, за которым — черная стена мрака, страха и острые зубы нечисти.
За спиной уже пошли шуточки: воины наконец проснулись, развеселились, теперь предвкушали близкую свадьбу своего вожака, а свадьба означает богатые пиры, раздачу подарков,
— А Унгардлика поставим хозяином на причале, — рассуждал Вехульд со вкусом. — Он такой тощий, как червяк, смотреть противно!.. А там отъестся, морда в дверь не будет пролазить...
— Что морда, — поддакнул Громыхало, — а какая будет задница?.. На рыбе можно нажрать не только харю.
— Задница — это да, — согласился Вехульд. — Когда щеки лежат на плечах — здорово, но когда задница...
Унгардлик ярился, но так беспомощно, что ржали даже обычно молчаливые и неулыбчивые Рикигур и Фюстель. В последнее время Фарамунд все чаще находил их возле двери своих покоев. Сами ли решили охранять вождя, или же заботливый Громыхало им велел, но теперь, куда бы Фарамунд не поворачивал, везде натыкался на их крепкие, готовые к схватке фигуры.
