Он разбросал всех и поднялся на ноги. В тот же миг волна жара ударила как таран. Многих расшвыряло, подобно щепкам. Он отшатнулся, прикрыл лицо ладонями. Ресницы затрещали, кожу обожгло так, что услышал запах паленой плоти.
Горящая крыша с грохотом рухнула. Стены развалились, к небу взметнулись, похожие на огненные волны, широкие снопы искр.
Отчаяние ударило с такой силой, что в глазах потемнело. Он чувствовал в ушах нарастающий звон, что истончился до комариного писка. Зашатался, ухватился за чье-то плечо.
— Кто? — вырвался из него страшный крик. — Кто?
Всадники рассыпались по бургу. Всякого лежащего в крови переворачивали, пытались услышать последние слова, а сам Громыхало врывался в горящие дома, искал подвалы и укрытия, где мог кто-то спрятаться. Именно он и выволок кричащую девушку, в полуразорванной рубашке, с черным от копоти лицом.
— Рекс! Она видела, это люди Савигорда!
— Савигорд! — вскричал Фарамунд. Отчаяние едва не разорвало его сердце. — Савигорд, который преследовал ее еще тогда... когда она подобрала меня!.. Что тебе нужно, Савигорд!.. Зачем растоптал мое сердце?
Громыхало подошел как-то боком, в глазах старого воина была любовь пополам с брезгливостью:
— Рекс, не теряй головы!
— Зачем мне голова, когда потеряно сердце?
— Рекс, — повторил Громыхало настойчиво. — Рекс!.. Савигорд зарубил только старых и немощных. Остальных увел к себе. Госпожа Лютеция и все, кто не погиб, сейчас уже на пути к его крепости. Я не думаю, что он будет с ними жесток... Наоборот, сейчас задаривает, обещает, доказывает, что ему служить выгоднее, чем Свену.
Фарамунд застонал:
— Но так... так и в самом деле! Свен — эта грубая скотина... Он не сумел ни крепость укрепить, ни людей обучить, ни гостей сохранить!..
Подбежал запыхавшийся Вехульд. Лицо и одежда в копоти, со лба бегут мутные струйки. Выкрикнул издали:
— Среди убитых нет ни Тревора, ни Редьярда!
— Да что мне они...
Но Громыхало насторожился:
— Да, если бы они были здесь, то вокруг них бы горы трупов, точно! Проще завалить лесного кабана, закованного в доспехи, чем Тревора. Да и молодой Редьярд умеет драться, его учили с пеленок.
Фарамунд рыкнул:
— Что вы мелете? Хотите сказать, что это они открыли ночью ворота? Перебили стражу и открыли ворота остальным? Дурость!
Громыхало возразил:
— Почему? Савигорд богат. Невероятно богат. Он мог уговорить Тревора передать ему Лютецию. Для Тревора очень важно пристроить ее так, чтобы она была в достатке и безопасности. А у Савигорда множество земель, деревень,
— Почему же тогда от него бежали?
— Это когда было!.. Люди меняются. Увидели, что Свен — хуже Савигорда, а к Риму не проехать. Войны, грабежи, разбои... А ты, прости, но все-таки, это для нас, ты — вождь, рекс, конунг! А для них...
Фарамунд воскликнул в отчаянии:
— Но как? Как сумел ее достать Савигорд? Ведь он через реку не переходил...
— В тот раз. Но мог послать соглядатаев. Они под видом поселян побывали и здесь, все высмотрели, вернулись и доложили Савигорду. Тот собрал нужное число людей, выбрал время...
— Столько ждал?
— Одно дело — преследовать десяток всадников и повозку через лес, другое — достать ее из укрепленной крепости. Свен хоть и пьяный дурак, но крепость — все-таки крепость...
Ему сунули в руки кувшин. Он машинально отхлебнул, терпкое вино обожгло рот. Озлившись, отшвырнул, черепки влажно звякнули.
— Где Унгардлик?
— Я здесь!
Унгардлик появился на середине двора под звонкий цокот копыт. Конь, такой же молодой и резвый, как и его седок, норовил ухватить за новенький сапог, Унгардлик отпинывался в морду, но тоже несильно, играя.
— Уже собрал отряд, — выпалил он торопливо. — Разошлю по три человека во все стороны!.. Так? Пусть ищут следы. А кто найдет, одного пусть пришлют за подмогой, а остальные будут преследовать дальше... Так?
Громыхало крякнул, Унгардлик все хватает на лету, опережает приказы вождя.
— Разошли по десять человек, — выкрикнул Фарамунд. — Слышишь? По десять! И скажи, что всякий, кто отыщет... всякому, кто найдет след или укажет... словом, тот будет для меня самым дорогим человеком!
Пыль взвилась на месте, где только что перебирал точеными ногами конь. Звонкий перестук подков унесся как стрела, утих.
Со стен Люнеуса угрюмо и настороженно наблюдали, как с северной стороны леса выходят во множестве люди, усталые лошади тянут скрипучие повозки, следом сотни всадников гонят огромные стада отощавших коров и полудохлых овец.
Испуганные поселяне толпами вливались в ворота бургов. Но оборванные чужаки только шарили в брошенных домах, уносили все, что могли унести, но ничего не жгли, не ломали, трупы животных в колодцы не бросали.
На юг двигалось одно из племен готов. Все с гордостью называли себя родней самого конунга Алариха, который уже захватил богатые плодородные земли на юге империи, теперь торгуется с самим Римом, то становясь ему на службу, то выпрашивая больше денег, земель, уступок в правах.
Взбешенный Фарамунд то бросался на стены, едва не грыз, то впадал в черное оцепенение: всадники Унгардлика как в воду канули...
Однажды за воротами бурга послышался хриплый рев рога. Фарамунд не обратил внимания, страж высунулся из окна, покричал, его не слышали. Исчез, слышно было топот и веселый голос. Фарамунд сидел на лавке мрачный, водил по лезвию меча оселком. Вождю вроде бы можно и не острить меч самому, но мерное вжиканье камня по железу странно гармонировало с его отчаянием и злостью.
Со двора донесся вопль:
— Фарамунд!.. Хозяин!..
Фарамунд продолжал водить камнем по лезвию, только прижимал сильнее. Меч блестел, уже острее бритвы, кромка теперь только стачивается, но все равно он не мог заставить себя подняться.
Дверь распахнулась, воин ворвался возбужденный, запыхавшийся, Фарамунд его не узнал, кто-то из новых:
— К нам гости!
— Займись, — отмахнулся Фарамунд.
— Там два десятка всадников! Во главе два блистающих воина, на которых смотреть страшно. Те самых, которых раньше видели с Лютецией.
Стены заметались перед Фарамундом. Он не успел опомниться, как уже одетый, на бегу застегивая пояс с мечом, выскочил во двор. Ворота отворились, всадники ехали по два в ряд, строй не ломали, все вооруженные одинаково, все в железных шлемах, кожаных доспехах, на которых железных полос столько, что не видно самой кожи.
Первыми ехали Тревор и Редьярд. Из людской выскочила Клотильда, бросилась к Тревору, хватала за сапог, что-то лепетала. После похищения Лютеции служанка не находила себе места, кляла себя за то, что послушалась госпожу и уехала подготавливать им комнаты. Будь она с госпожой, она бы там голыми руками разорвала бы негодяя, посмевшего прикоснуться к ее госпоже...
