женщины. Зажигалки и папиросы они нашли довольно удобными и желали приобрести. — Скоро, очень скоро будут поставки… Я знаете и сам желают вступить в компаньоны с инженером Каримовым. Именно так. Очень доходное предприятие. Даже могу поспособствовать и вам… На каждые вложенные сто рублей будет выплачено целых триста рублей, — вздох удивления пронесся по мужское половине. — Для тех, же кто дружен с инженером Каримовым, выплаты будут еще выше. Целых пятьсот рублей чистым серебром! — Рината вновь прижали к стене. Правда, прижимали уже не соблазнительно колыхавшимися женскими бюстами, а плотными мужскими животами. — Конечно, господа… Конечно… Только из огромного уважения к вам, господи городничий… и к вам, господин полицмейстер, и… к вам, господин судья, и… к вам, батюшка, и… к вам, господин полковник…
Пачка кредитных билетов, которые Ринат засовывал и засовывал себе за пазуху, уже критично выпирали и вскоре грозили порвать костюм. Пришлось одолжить у хозяев особый ридикюль, в котором доктора носят своим пилюли и клистеры для бумажных денег. Он уже клал в него деньги не глядя. Плотнее прижимал, чтобы больше влезло. Улов оказался просто фантастически большим, огромным.
—… Вы должны понять, господа, что государственные дела не могут ждать! Результатов моей инспекции ждут на самом верху, — в конце торжественного вечера прощался Ринат, выразительно кивая головой в сторону потолка с золоченной лепниной. Мол, там, едва ли не сам государь-император, денно и нощно ждет его с бумагами. Почти судьба империи зависит от него. — Должен спешить! Но, конечно, сообщу там, что в городе Н-ске проживают самые верные и честнейшие сыны Отечества, больше всего на свете радеющие за государственное благо.
Какой-то старичок, одетый в мундир времен наполеоновских войск, даже прослезился при словах о «сынах Отечества». Сильно расчувствовался, принялся выкрикивать здравницу государю-императору, порывался что-то сказать. Соседям пришлось его даже успокаивать.
Провожали его так, как никого раньше. Может только государя-императора встречали и провожали торжественнее и пышнее. Здесь было все, что только моглои не могло было быть. Был сам городничий при полном параде: на белом жеребце, в официальном мундире с орденами, с ярко начищенными и немилосердно воняющими ваксой сапогами. Была его дородная супруга со своими дочерьми, тетками, подругами, разодетые в парадные туалеты. За ними в полном облачении стояли священники с хоругвями и крестами, махавшие кадилами. Рядом торчали солдаты местного гарнизона, пытавшиеся изобразить нечто похожее на торжественный марш. За ними тянулись учащиеся местной семинарии, ломающимися голосками подпевавшие солдатам. Еще было множество городских зевак, собравшихся на бесплатное представление со всей округи. Они глазели, махали руками, ковырялись в носу, кричал «ура».
Правда, фоном всего этого великолепия выступала плохо мощенная площадь с ямами, облупившиеся фасады каменных домов и покосившаяся колокольня деревянной церкви. Словом, все в очередной раз говорило: есть у нас все — деньги, силы и возможности, воли только нет.
Союз креста и полумесяца, союз меча и орала
-//-//-
Карету им пришлось оставить верст за тридцать до места и топать дальше ногами, как и обычным паломникам. Слишком уж приметным был их экипаж, выделяющийся среди местных на дороге, черный ворон среди голубей. Им же сейчас привлекать к себе излишне внимание было смерти подобно.
Поэтому карету загнали в лес свои ходом, насколько это можно было. У огромного развесистого дуба с вывороченным корнем поставили на стоянку, предварительно забросав заранее нарубленными ветками и еловыми лапами. Не Бог весть какая маскировка, но на пару дней должно было сойти. Большего, честно говоря, был и не нужно.
Затем, приведя себя в порядок, отправились в путь к монастырю. Выглядели сейчас Ринат и Наиль, как самые настоящие паломники, калики-перехожие богомольцы, что шли святым местам поклонится и у прозорливый старцев совета спросить. Оба с густыми черными бородищами: горец со своей, а имам с накладной. Одеты в добротное платье: не новое, обтрепаное, но ещё довольно крепкое. В руках толчтые узловатые палки-шестя, за спинами котомки с нехитрым имуществом. Словом, было не отличить от других паломников, что попадались на дороге все чаще. Лишь одно обстоятельство из выделяло: креста они не клали и молитв никаких не шептали на людях.
—…Наиль, слушай внимательно. Здесь каждый встречный поперечный будет на нам волком глядеть, видя, что мы не крестимся и поклоны не кладём. Вопросы станут задавать, может бранится. Поэтому не забывай, что ты не мой. Говорить всегда буду только я, — поучал товарища Ринат, когда над верхушками деревья в показались деревянные маковки церквей и колоколен. — Для ясности запомни: мы дали Богородице обет креста и поклонов не класть, так большие грешники. С войны идём и на наших руках немало крови загубленных душ. Переживаем мол очень сильно и каемся Понял?
Горец, конечно, кивал. Только при этом недоуменно скалил зубы. Мол, чего это переживать, а тем более каяться. Война ведь дело, достойное настоящего мужчины. Сразить своего врага в поединке — это доблесть. Соответственно, чем ты больше убьешь врагов, тем почетнее для тебя. Как можно было этого не понимать? Естественно, Наиль этого не вслух не сказал, но определенно подумал. По лицу было видно.
По мере того, как дорога приближалась к монастырю, людей им встречалось все больше и больше. Кого здесь только не было: мужчины, женщины, старики, старухи, с малыми детьми на руках. Много было увечных, едва ковыляющих, часто останавливающихся перевести дух. Встречались юродствующие, обвешанные пудовыми крестами или цепями. Обогнали одного, что на коленях полз до обители. С привязанными к коленям деревянными дощечками, с вырезанными из дуба колодками в руках он невозмутимо двигался по обочине. Время от времени останавливался и, не отводя глаз от маковки с крестом, начинал неутомимо креститься.
Закончив рассматривать шагавших рядом паломников, Ринат погрузился в свои мысли. Предстояло придумать, каким образом ему остаться наедине с императором. Первые пришедшие на ум идеи — пробраться в помещение для исповедания и спрятаться там, «взять языка» из местных и аккуратно его расспросить — сразу же отметал. Нужно было что-то другое, более простое, стопроцентно гарантирующее результат. Слишком многое сейчас было поставлено на кон. Можно сказать, он шел ва-банк.
В непростых раздумьях он отделился от основной группы паломников и свернул куда-то в бок от деревянной громадины монастыря. Здесь вроде было поменьше суеты, толкотни. Никто не валился на колени, ни голосил молитвы. Самое место, чтобы спокойно подумать.
— И что делать? Когда прибудет император, тут будет не протолкнуть от охраны, свиты и другого люда. Попробуешь сунуться к Николаю, могут прирезать или пристрелить, — размышлял Ринат, свернул на узкую, но хоженую тропку. Наиль так же молча топал сапогами за ним. — Нужен кто-то местный, кто проведет на место и прикроет от ненужных вопросов. Может пробовать себя за какого-нибудь необычного персонажа выдать? Скажем путешественника из далекой Америки или солнечного Перу? Зубы заговаривать я умею, пыль в глаза бросить тоже не проблема.
С досады, что ничего толкового в голову не приходило, парень со всей силы пнул ногой подмерзший каменный ком. Тот с шумом улетел в стену елей и во что-то ударился. Еще Ринату послушался какой-то непонятный звук: то ли бормотание, то ли кряхтение.
Он остановился и раздвинул еловые лапы. В нескольких шагах от него стояла странная фигура. Это был старец в драной шапке, потрепанном полушубке, в обычных портах. Из под полы полушубка выглядывал кусок какой-то железяки, вериги, видимо. Сгорбленный, скособоченный, он копал яму в промерзлой земле то ли мотыгой, то ли кайлом. Тяжело шло, походу. Ударит — остановится, дух переведет. Затем снова ударит.
Ринат смотрел на старца и понять не мог, что за яму тот копает. К чему яма в стороне от монастыря, возле елей? Непонятно!
— Батя, помочь? — решил он подойти. Заняться все равно чем-то нужно было. — Ты посиди пока, покури. Я с товарищем пока за тебя поработаю, — Наиль, что шел позади, уже поднимал с земли еще одно кайло. Молодец. Без слов понимал, что ему нужно было делать. Золото, а не товарищ. — Давай, кайло, говорю.
Старец медленно повернулся к нему. Молча оглядел его с ног и до головы. Взглядом задержался на лице. Долго всматривался, словно изучал каждую его черту.
— Спаси тя Бог, — глубоким грудным голосом
