Свобода. Быть не может. Молчаливый телохранитель мертв. Аффендос…
Он поднял голову.
Аффендос лежал чуть в стороне, разметав свои великолепные волосы по полу. И не шевелился. Потому что из спины, аккурат напротив сердца, уродливым полипом торчала арбалетная стрела. Вайгал?!.
Конан оперся на локоть и посмотрел на выход из Нефритового зала. Тело его вновь непроизвольно напряглось. Нет, то был не Вайгал.
В дверном проеме застыла стройная женская фигура – с разряженным, но нацеленном на Конана арбалетом в дрожащих руках там стояла Кальвия – Аффендос, Король Теней.
Конан помотал головой.
Да нет же, тьфу. Какой Аффендос, какая Кальвия? Оба этих человека, слившихся воедино в одном теле, мертвы. И убила их сестра-двойник Кальвии-Аффендоса… как ее… Только тут Конан понял, что не знает ее имени.
– Эй…- тихо позвал он.
Сестра Кальвин вздрогнула и нажала на пусковую скобу арбалета, направленного на киммерийца. Ничего не произошло: стрела уже нашла свою цель. Тогда двойняшка тихонько всхлипнула.
– Успокойся, девочка,- как можно ласковее сказал киммериец и как можно медленнее поднялся на колени, показывая ей свои пустые ладони.- Все в порядке. Я тебе вреда не причиню.
Арбалет Томака выпал из вмиг ослабевших пальцев сестрицы и с тупым стуком упал на пол.
– Она… она…- заплакала девушка, даже не пытаясь остановить слезы, увлажнившие ее щеки.- Она убила нашего папу…
– Но теперь все закончилось. Успокойся.- Конан размотал веревки на ногах и шумно перевел дух.- Да, дела…
– А я убила… Я убила свою сестру!!! Сотрясаемая рыданиями, близняшка Кальвии опустилась на колени.
– Твоя сестра, милая, умерла давным-давно,- прежним тоном продолжал северянин.- Ты просто не заметила, что вместо нее рядом с тобой живет другой человек.
Он поднялся на ноги, растер затекшие мышцы. Неторопливо подошел к плачущей женщине, вновь опустился на колени – уже рядом с ней.
Кальвия всадила нож в спину своего мужа. Эта женщина всадила арбалетную стрелу в спину своей сестры. Р-родственнички, Бел бы их побрал.
– Я тебя помню,- вдруг подняла заплаканное лицо сестрица и неожиданно вцепилась пальцами в воротник куртки Конана – будто это была единственная надежная вещь во вставшем с ног на голосу мире.- Ты тот, с кем мы… с кем мы…- И она вновь зарыдала.
– Да,- вздохнул Конан.- Наверное, это я.
– Я же ничего, ничего не знала. Мы были так близки… Мы… Мы…
Конан обнял ее за плечи, и молодим женщина уткнулась лицом ему в грудь, не разжимая кулачкой, держащих его за воротник.
– Мы иногда менялись – я выдавала себя за К… Кальвию, а она забирала моих телохранителей и жила в моем доме… В доме нашего отца… Как это страшно… как страшно…- Вдруг она подняла заплаканное личико и жарко прошептала: – Ты ведь не оставишь меня сейчас? Обещай мне, варвар, ведь не оставишь?
«А ведь безумие по наследству передается. Что, если и у этой плутовки тоже свои демоны в голове живут?…» – всплыла в мозгу Конана непрошеная мысль. Но северянин взмахом гривы черных волос отогнал ее: перед ним была лишь испуганная, потерянная, заблудившаяся девочка.
– Конечно не оставлю,- ласково ответил варвар.- Все кончилось, милая. Все кончилось…
Их губы нашли друг друга.
* * *
Шаман Манумба отодвинул еще одну деревянную заслонку и вошел в еще одну пещеру. Посреди пещеры чем-то непонятным занимались паук с паучихой. А за ними у какой-то паучьей поделки из дерева – о всемилостивый Пьйонга! о несравненная Нанга! о безграничные милости их! – вот он!!!
Манумба, позабыв о пауке с паучихой, о их непременной злобе и коварстве, бросился к замеченному им воплощению Пьйонги.
Не вставая с колен, Конан метнулся, перехватил чернокожего старика, уложил на пол, вывернул руки, завел их ему за спину, сцепил у запястий одной ладонью, как железным браслетом.
– Это еще кто? – воскликнула Рохана.
– Если б я знал,- выдохнул северянин.- Но эти словно дегтем вымазанные дикари целый день сегодня путаются у меня под ногами. И все норовят убить. Меня и тех, кто рядом… Эй, старик, ты кто будешь?
Плененный старик выворачивал голову, почему-то напряженно вглядываясь в сенаторское троноподобное кресло, и не переставая бубнил: «Пьйонга… Пьйонга…».
– Тебя зовут так – Понга? – Киммериец встряхнул худого, как скелет, старого дикаря.
– Пьйонга! – радостно взвизгнул пленник и часто-часто задергал подбородком, указывая опять-таки на моравиусское кресло.
– Он вроде на что-то показывает,- заметила Рохана. Напоследок всхлипнула и добавила: – А разве нельзя его отпустить? Он, по-моему, не может причинить вреда…
– Х-ха, как же, не может! Повидал я их сегодня! Они таскают с собой всякие отравленные штучки…
– Пьйонга, Пьйонга,- уже почти плакал старик.
– Ну, тогда что мы с ним будем делать? – спросила женщина.- Я уже ничего не понимаю, что происходит…
– Поговорить с ним, я вижу, не удастся. Да и обойдусь я без этого. Правильно было бы отправить его на Серые Равнины, но, из уважения к преклонным годам, я думаю ограничиться крепкой затрещиной, которая уложит его на пару-тройку часиков в беспамятство.
– Посмотри, посмотри! Он все показывает на подиум! Неужели тебе неинтересно узнать, в чем тут дело?
– Ну и любопытные вы создания, женщины! Ведь только что, на твоих глазах… Ладно-ладно, молчу. Отпущу его. Погляжу, чем он будет заниматься. Но если вдруг что-то мне не понравится или насторожит – вот эта штучка сразу летит в него.- И Конан кивнул на кинжал, вывалившийся из ладони мертвого Дарка и ждавшего своего часа неподалеку. После чего отпустил руки старика и отполз на шаг, не вставая с колен.
* * *
А, белый паук напугался гнева Пьйонги, спасает свою никчемную жизнь, убегает! Так и должно быть! Скорее к Пьйонге! Скорее!
* * *
– Рохана и Конан увидели, как пленник подбежал к подиуму, наклонился над креслом-троном Моравиуса, что-то поднял и повернулся к ним.
– Ба, да это та штуковина, которую я стащил когда-то у вашего сенатора! Подожди…
Киммерийца вдруг осенило. Где появлялись чернокожие? В «Червивой груше», у Вайгала и здесь.
Ах, Деливио, старый ты нужник, значит, эту статуэтку, которую я спер у сенатора, ты спер в моей комнате в «Червивой груше»? А чернокожие за ней и охотились. Везде, где находился ты! Они охотились за ней! Им всего-то нужна была эта уродина! О Кром, если б знать раньше, Вайгал был бы жив…
Старик держал костяную фигурку с нежностью матери, нянчащей ребенка, качал ее, поглаживал, что-то шептал, прижимал ее к сердцу. По его морщинистому лицу текли слезы.
