– Замолчи! – прикрикнул Молчун.
– Пусть продолжает, – возразил Михайло, со страдальческой миной зажимая уши. – У него мелодичнее получается.
– Молчи, пёс, – торжественно сказал Маугли, опуская руку на голову собаки. – Пусть ликует песня для раджи города!
Ворота освободились, и из них вышёл огромный белый зверь с богато украшенной беседкой на спине.
– Не позволю животину мучить! – бурно отреагировал Геллер, привычно закручивая рукава рубахи. – Заяц совсем седой от старости, а они на нём ездют!
– Какой заяц? – искренне удивился Маугли, поворачиваясь к дружиннику.
– Вон тот, – кивнул Володимир на берег.
– Это же слон, Хатхи! – с благовением объяснил парень. – Владыка всех слонов, согласившийся на почётную службу главе Раджистана!
С этими словами он сложил руки лодочкой и низко поклонился.
– Слон, значит? – смутился ватажник, стараясь незаметно вернуть рубашке первоначальный вид. – А ему не тяжело?
– Что ты, для гиганта это всего лишь пушинка.
Народу на берегу всё прибавлялось и прибавлялось, так что когда ладья стукнулась бортом об камни и Хатхи затрубил приветствие, яблоку упасть было негде. Но стражники с щегольски закрученными усами быстро освободили большую площадку, на которую тут же дождем хлынули цветы, засыпая мокрые камни и все следы человека. На цветочное поле тут же высыпали девушки в красных и ярко-оранжевых одеждах, и под тягучую музыку закружились в сладострастном танце.
– О-о-о-о… – простонал Михайло, не сводя глаз с берега.
– Бум!
Дружинник успел прошептать стукнувшему его Молчуну: «Спасибо, друг» – и с блаженной улыбкой погрузился в беспамятство.
А Маугли оперся руками на борт и гордо показал свою пятку. Музыканты запнулись на миг, но мгновенно перешли на что-то бравурно-радостное. Впрочем, даже эту ухорвущую музыку легко перекрыл дружный визг танцовщиц. Смешав ряды, они кинулись к берегу, и даже на спине у невозмутимого Хатхи кто-то танцевал, высоко закидывая загорелые коленки. В окружении ярких сари у самого образе воды кристаллизировался центр, и вперёд вышла невысокая девушка, окутанная цветочными гирляндами поверх ослепительно оранжевой одежды. Длинные ресницы как бы закрывали чёрные омуты глаз, волосы в кажущемся беспорядке прикрывали горящие щёки, а на секунду открывающийся вид при взволнованном дыхании готов был сбить с пути истинного не только Михайло.
Все время меняется жизни облик.
Иногда она тень, иногда жизнь – солнечный свет.
Каждое мгновение живи здесь и сейчас.
Этого мига может завтра не быть.
Того, кто любит тебя всем сердцем,
Встретить трудно.
Если есть кто-то такой где-то,
То он красивей всех.
Держи его за руку.
Такого доброго завтра может и не быть.
Маугли решительно шагнул вперёд, и тут же ему на плечи упал расшитый золотом плащ, а в волосах заалели розы. Певунья, танцуя, делала шаг назад и два вперёд, тем не менее, держась чуть дальше вытянутой руки парня.
Все время меняется жизни облик.
Иногда она тень, иногда жизнь – солнечный свет.
Каждое мгновение живи здесь и сейчас.
Этого мига может завтра не быть.
Она замерла в напряженной позе, как стрела на натянутой тетиве, и только от юноши сейчас зависело, куда полетит эта стрела. Парень передёрнул плечами, плащ соскользнул на лепестки цветов:
Я видел сон, теперь я здесь,
Вокруг я вижу цветущие розы.
Одна печаль, что розы разделяют нас.
Я видел сон…
И я дышу только тобой,
Это волшебство нашей любви.
Твой голос – воздух!
И ты закрыла мир…
– Рифма, рифма где? – шепотом попенял атаман, но Молчун на него цыкнул:
– Зачем ему рифма? Ты только глянь на них, даже цветы вокруг дымятся!
Твоя песня бьётся в сердце моём,
Но робость закрывает мне уста,
Я видел сон…
Моё сердце в твоем тайнике.
Дай мне спрятать тебя в этих руках.
И ослепила меня твоя красота.
Весь мир освещён нашей любовью,
Даже солнце завтра может не встать,
Но улыбка твоя озарит целый мир!
Я видел сон…
– Гав?
– Нет, – придавил рукой пса Молчун. – Тебе там делать нечего…
Парень и девушка стояли, держась за руки и не сводя глаз друг с друга. На возмущенный лай никто не обернулся, и щенок разочарованно затих.
– Отчаливаем, – наконец-то очнулся Кудаглядов. – Мы всё сделали, и пора идти дальше.
– Как?!! – возмутился Рысёнок, переглядываясь с девушками. – Так быстро? А поесть?
– Лопнешь, – усмехнулся Иван. – Этих двоих соединил великий бог Болливуд, и атаман прав, нам пора идти.
Отплытия на берегу никто не заметил, Хатхи осторожно прижал своим хоботом молодых друг к другу и поднял обнявшуюся пару над своей головой. Торжествующий рёв слона легко перекрыл другие звуки, в том числе и плеск воды от весел мореходов.
– Что скажешь, волхв? – спросил атаман, подсаживаясь к Ивану, – Станет ли парнишка человеком, если скроют его в богатом дворце?
– Всё зависит только от него, зачем спрашиваешь, батька?
– Беспокоюсь я за него, так сразу – из стаи во дворец…
– Согласен. В стае парню было лучше и, надеюсь, он не забудет серые тени, скользящие в тумане.
– Будем надеться. Что приуныли, братья? Запевай!
Как на том на стружке
На снаряженном
Удалых гребцов
Сорок два сидят…
Глава десятая. Зачем наша не попадала…
Туман развеялся, но день остался серым. Будто захватили мореплаватели с собой чужую, нечеловеческую, но такую понятную, тоску. Серые тучи лениво ползли над серо-синими волнами, и посеревшие чайки крикливо нагоняли свинцовую кручину. Все были хмуры и неразговорчивы. На ладье царило молчание, и Иван прилёг на палубу, привычно подложив под голову мешок с записками. И тут он ощутил, как задрожала ладья от низкого звука, идущего, казалось, со дна моря. То ли всхлип, то ли бульканье от кувшина, упавшего в воду. Но каких же размеров должен быть кувшин, чтобы плеск заставил содрогаться не только дерево, но и тело человека? Звук пронзал всё нутро, до последней клеточки, поднимаясь всё выше и выше. Но не успел он стихнуть, вернее, выйти за границы слуха, как его догнала новая нота. «Это же песня!» – понял волхв и, отбросив мешок, прильнул ухом к доскам ладьи. А песня растекалась по океану, заставляя людей поднимать тяжелые головы и улыбаться. В песне не было слов, но и так становилось ясно, что певец, кем бы он ни был, радуется жизни!
