— Лорд Басифер, вот тот, кто принес кольцо…
— Да-да, я вижу, — прервал его евнух и, не дожидаясь, пока Конан приблизится, набросился на него с вопросами: — Что с Долфасом? Говори, почему он не вернулся сам? А ты? Оказывается, ты ничего не принес! Как это понимать? Разве Долфас не выполнил приказания королевы?
— Не выполнил и не выполнит! — прорычал Конан и ринулся на Басифера. — А ты с королевой больше не будешь их отдавать!
Капитан попытался помешать Конану, но тот легко увернулся от острой секиры и, в свою очередь, со всего размаху ударил его кремневым топором по стальному шлему. От шлема полетели искры, капитан выронил секиру и рухнул, хватаясь за голову, по его лбу текла кровь.
— Как ты посмел, варвар? Стража, хватайте убийцу!
Вместо того чтобы молить о пощаде или попробовать убежать, главный камергер Басифер, не в силах сдержать свой гнев, шагнул навстречу Конану — копье вонзилось ему прямо в середину груди. Надо отдать ему должное: после первого невольного вскрика Басифер не издал больше ни звука. Он упал на колени, потом повалился на бок. Несмотря на свое облачение, Басифер не пресмыкался и не визжал, как евнух, — он умер как подобает мужчине.
В дальнем конце комнаты находилась еще одна золоченая дверь, которую охраняли два стражника. Когда главный камергер позвал их, они устремились к нему, но опоздали. Теперь же они оказались в двух шагах от Копана, и он уже не успевал выдернуть свое копье из груди Басифера. Киммерийцу ничего не оставалось, как броситься напролом. Он уклонился от одного меча и скрестил топор со вторым: стальное лезвие отломилось у самой рукоятки. Воспользовавшись замешательством стражника, Конан сумел ранить его в ногу. В этот момент первый стражник сделал молниеносный выпад, но поторопился, и его меч скользнул по золотому поясу Конана, не причинив варвару никакого вреда. Следующий удар был за Конаном, и киммериец, как всегда, не промахнулся.
Оставив после себя четыре трупа, Конан в один миг очутился в дальнем конце комнаты и ногой распахнул золоченую дверь. Его встретил аромат благовоний и неяркий свет масляных ламп. Окна были занавешены бархатными портьерами. Вдоль стен стояли придворные, а в центре пожилой вельможа в элегантных одеждах разговаривал с бледной молодой женщиной с уродливой тряпичной куклой в руках.
— Так вот ты где, бритунийская королева! — свирепо вскричал Конан. — Королева, которая правит страной с помощью слепых стихий! Королева, которая сделала свою куклу богиней и уничтожает целые племена ради бесполезных побрякушек!
— Тебя не касается, чем занимаемся мы с Нингой, — возразила ему Тамсин. — Кроме того, ты зря тратишь время на угрозы. Оружие смертных против нас бессильно. Сталь плавится при нашем прикосновении. — Она указала рукой на открытый шкаф с амулетами и талисманами. — То, что ты называешь побрякушками, сильнее любого оружия.
— Ах ты гадина! — окончательно разъярился Конан при виде драгоценностей. — Неужели ты думаешь, я испугаюсь какого-то поганого колдовства! — И, подняв над головой топор, он кинулся вперед.
В этот момент несколько событий произошли практически одновременно. Услышав крики, из коридора в комнату ворвались стражники. Слуги, повинуясь жесту принца Клевина, погасили лампы. А Конан уже в темноте опустил свой топор туда, где стояла королева Тамсин.
Шум, топот, глухие удары, проклятья и крики внезапно смолкли. На полу посередине комнаты возникло странное, неестественное голубое сияние. Оно исходило от осколков разбитой вдребезги высохшей тыквы. Безжизненный мерцающий отблеск упал на испуганные, потрясенные лица. Неожиданно в полной тишине раздался жалобный детский плач.
— Помогите, ну помогите же мне кто-нибудь. — На том месте, где еще только что стояла гордая королева Тамсин, оказалась маленькая светловолосая девочка. — Плохие люди, они ударили папочку! Они убили его! — душераздирающим голосом причитала девочка, заходясь от рыданий. В одной руке она держала тряпичную куклу. Несколько осколков тыквы — бывшая кукольная голова — светились тем самым жутким голубоватым светом. — Они приехали на лошадях и сожгли наш дом… Мама!.. О, моя мама! — Девочка бросила куклу на пол и, захлебываясь от слез, закрыла лицо руками.
В комнате никто не двигался, все словно окаменели. Голубое сияние постепенно угасало, но детский плач не утихал. Казалось, девочка никогда не перестанет плакать. Первым опомнился принц Клевин и приказал зажечь лампы. При их свете присутствующие обнаружили, что варвар-гигант бесследно исчез. Либо он незаметно ускользнул в темноте, либо Нинга уничтожила его своим последним колдовством. Два стражника, которые ворвались из коридора в комнату, лежали на полу, один без чувств, а второй пытался сесть, но ему это не удавалось. Неизвестно куда делся каменный топор варвара, драгоценности из шкафа Тамсин и сама королева Тамсин. Осталось лишь безутешное всхлипывающее дитя со светлыми волосами и зелеными глазами. Когда зажегся свет, девочка подняла голову и потрясенно уставилась на незнакомые взрослые лица.
Принц Клевин обрел присутствие духа, встал на колени и обнял заплаканного ребенка. Его доброе лицо кривилось от искренней жалости.
— Ну, ну, маленькая, перестань плакать. Все будет хорошо. Я с тобой. Я защищу тебя. Не плачь, моя голубка.
— Эй ты, варвар, как тебя там, пошел вон! Я закрываю таверну, никакого больше эля тебе не будет, ты и так уже последний остался, выметайся! А ну, давай пошевеливайся, напился тут почти до потери сознания, того и гляди, придется тебя отсюда волоком вытаскивать, а кто ж тебя, такого здорово го, вытащит? Все, все, хватит, проваливай!
Конану пришло в голову, что хозяин таверны не слишком с ним любезен и, может быть, стоит указать ему на это, но потом решил: пропади все пропадом, какой смысл оскорбляться? Будешь ли ты молча проклинать свою участь или возьмешь в руки оружие и сразишься со злом, которое завладело миром, конец все равно один и тот же. Если смертный попытается воспротивиться тому, что ему на роду написано, боги так или иначе одержат верх, сначала обманут, поманят несбыточной мечтой, а потом сбросят с небес прямо в грязь.
Хмельной эль несет с собой хоть какую-то легкость, смягчает душу, притупляет боль. Воспоминания, летучие образы, проносящиеся в мозгу, постепенно становятся не такими яркими, не такими живыми. Кажется, что они из далекого прошлого, из другого века, из другого мира: едва колышущиеся под утренним ветерком ветки пихт и елей; луч солнца, упавший на спокойную гладь голубого озера; тихие голоса у вечернего костра…
