Через два-три дома, заяц вышел на большую улицу города. Грязь, сырость, туманы. Стук десятков копыт, крики торговцев, горские песни без слов. Торопятся и не торопятся. Ругаются и смеются. Любят всех и не любят никого. «Город». Город Последний. «Отсюда вниз течёт река. Вон там, за высокой оградой — название у неё какое-то трудно произносимое, что-то традиционно горское. Увы, сейчас её невидно. Опять сгущаются туманы.»
Заяц плохо помнил город. «Слишком уж быстро он меняется.» Из-за частых новоднений и землетрясений Последний разбирается и собирается как конструктор по несколько раз в году. Семьями тут почти не живут. Снимаются и сдаются маленькие квартирки. Приехал, заработал, уехал. Раньше ещё игорная зона была довольно активна — приезжали и свои, и островитянские, и лесные: коррупционеры, бандиты, гуляющие идиоты и несчастные безумцы, уже неспособные остановиться самостоятельно («они просаживали всё до последней нитки, и шли бросаться с гор — были тут у них места такие»). Потом все игры перенесли в новый специально для них построенный город. Сам император, говорят, большой игрок. Говорят, «для себя, лучезарного, и строил». «Слава ему и почёт.»
Только 2 улицы Последнего старались восстанавливать «без перемен», без доработок — на их скрещении снова и снова реставрировали и торжественно открывали храм. Он считался центром города, хотя и не был им никогда. Нынешняя версия храма ещё дальше «отъехала» вглубь теперь уже не самого активного «старого города». Сюда, конечно же, ходят туристы и пилигримы — «другого такого храма нет»! «Над храмом 7 крыш, а в храме 7 колоколов, 7 фонарей и 7 ликов» здешнего Бога-хранителя («…имя его нам трудно произнести, но для тех же туристов лаоваев называют его «7-ым воином».»). (Кстати говоря, главной особенностью здешней игорной зоны было полное отсутствие семёрок. Получить их можно было только сложением. 7777, четыре семёрки. Выпадало не так уж часто. Да и «счастливчик» не всегда был в состоянии считать.)
«К храму! Теперь к храму 7-ого воина!» Заяц надеялся встретить кого-то из знакомых ему монахов. «За это время не забыли ж! Не уж то не помогут мне? Им-то неважно в каком статусе находится государство моё… вернее в заднице какой. Для них ни королей, ни нищих не было и нет. Я для них — только я. А мне теперь хоть кто-то нужен! Хоть кто-то! Больно будет разочароваться.»
Храм стоял на возвышении, а значит двигаться нужно наверх. У края улицы вбивались столбы с указателями, номерами домов, надоедливой, но вездесущей их рекламой. Столбы связывались верёвками с красными бантами — хватаясь за них, заяц пробирался наверх, от одного туману к другому, от одного к другому… Останавливался, чтобы перевести дух, стереть пот со лба, убить назойливого комара где-нибудь на лапе. На зайца смотрели как на старика. Ему даже предлагали помощь. За деньги и бесплатно. Он не обращал на них никакого внимания, не обижался, и почти не смущался. Его всё ещё не покидало это чувство чего-то… чего-то «не того», чего-то несусветного, безумного, трагикомичного.
«Какая-то волшебная восточная сказка. Причём волшебная в ней глупость — не «чудеса небесные»! Как?! Ну как?! Как работает это невменяемое общество рогатых и парнокопытных? У вас в дозоре двое? Двое?! Один — маньяк, делающий свои дела, творящий направо-налево, что он хочет! Другой — одержимый псих-одиночка! Может быть и не дурён, но он один! У него и оружия-то нет! Они не знали, что делать с моим луком! Зато у них на пару по улиточке с газами, змеи гремучие и таблетки с ядом! Ась?! Что это? Что это за чудесная страна?! Один дозорный вышел, и всё, «закрывайте»! Бери что хочешь, беги куда хочешь! Можешь вообще не торопиться! Всем на тебя плевать! Сбежал вооружённый преступник, злой и голодный, убил дозорного (одного из целых двух — прям как у нас), но! Всем плевать. Всем плевать! Дышим глубоко, медитируем, готовимся к будущим реинкарнациям! А преступники… Преступников покарают «Боги Гор»! И всего делов-то, да?!
Как же я раньше-то этого не замечал? Почему не видел? Ну да, конечно! Я ж думал, что только на монастырской «время застыло» и не движется: мир, где порхание синей бабочки есть «величайшее из явлений»! Я ж думал, что только монахи у них ищут «звук хлопка одной ладони»! А тут… тут, кажется, всё так! И все такие! Какой это век? Ась? В каком они застряли?
Ну да ладно. Эта… эта их «духовная расхлябанность» мне очень даже на руку — на лапу. Сяду вот на пятёрочку «зайцем» (о как я ненавижу этот «каламбур») и поеду. Никто меня не тронет. И не подумает даже! Через пол года спохватятся. Я уже в лесу буду, а в горы… а в горы не вернусь никогда. Теперь уж точно никогда! За убийство дозорного у них смертная казнь полагается. Правильно по идее. Правильно! «Дозор неприкосновенен», (по крайней мере у них). Так было издревле, и ни одному прогрессивному императору ещё не приходило в голову это изменить. Так должно быть. Так правильно.»
VII
Заяц уже подходил к храму 7-ого война. Ему казалось, что он уже видит его золочёные крыши, уже слышит его колокола. Даже казалось ему, что и нога восстанавливается! Вот ещё чуть-чуть и прыгать можно будет как раньше! Бегать «быстро как ветер»! Скакать с ветки на ветку, с уступа на уступ! «Может это место действительно особое? Помогает, лечит? О, как хотелось бы! А может…»
Ударил колокол, «но не тот», не храмовый. Это большой колокол, мощный, но совершенно «некрасивый». «Просто грохочет как камень!» Низкий звук, мрачный — «у него другая роль, очевидно». Откуда-то снизу, бьёт снова и снова, «этот отстук похож на пожарную тревогу, но… но пожара-то нет! Чёрный дым-то был бы виден и в тумане!».
Как бы в ответ большому колоколу, со всех сторон загудели свои ушераздирающие туши фанфары (вернее то, что у них фанфары заменяет — аналогичные в общем трубы, но тоном пониже и закручены «под рога»).
Народ, слыша колокол, останавливался немедленно, но как бы не знал ещё, что ему делать. Паниковать — это понятно! Но как паниковать? Как конкретно? С какой силой, с какой интенсивностью паниковать? На эти вопросы им и ответили «фанфары».
«Пап-пара-пааа! Как указанье к действию! К какому?»
Внимательно прослушали фанфары. Опустили свои рогатые головы с явно недобрым чувством. Стали ругаться. Стали собираться в группы и ругаться, сообща. Потом, ругаясь всё громче и ярче, двигались с горящими глазами «в центр». То есть прямо на зайца и через него к храму. Один из групп даже попытался утащить его за собой — судя по тону обращения, он обознался. «Странно это. Тут есть другие «с красной шёрсткой»? Хорошо. Побольше бы их сюда, побольше!»
Заяц свернул в закоулок — нелогичное «непроектное» пространство между двумя полубумажными лавками. В одной продавали рыбу, в другой водорослю. «Как же я терперь не могу теперь все эти ваши водоросли поганые! И торговец прям как козерог, только расцветка другая! Вот из чьей задницы нам эту пакость поставляли! Держу пари, здесь и брали! Здесь и брали!»
«Козерог» с водорослями накрыл товар свой дырявой материей, закрыл окна на еле сам себя держащий крючёк, переговариваясь с кем-то из соседей, двинулся наверх, к группам. «Да тут же, что хочешь то и бери! Мне что? Трудно эту бумажную стенку порвать? Да в миг! И в соседней лавке тоже самое! Что там? Ах да! Рыба! Бери — не хочу! Здесь и замков-то нет! Чего они такие расслабленные все? Может горцы эти — они все такие? Эх! Думал я, что за 15 лет всё про них понял, и сам стал одним из них. Но нет! Не получается даже при желании. Ни разу и ни в чём. Приморье у меня в душе! Не горы.
Вопрос только один. Только этот: а было ли желание?!»
Из закоулка заяц смотрел на всё пребывающие группы «дружинников» — так он решил их называть (и кажется не ошибся — «угадал»). Собирались они все тут, у храма. На лапах большинства вскоре появились почти квадратные жёлтые повязки. На рогах отборных некоторых появились ленточки, тоже жёлтые. «Это видимо «начальники» у них, вожаки — их должно быть видно. Хорошо. Но почему ленточки жёлтые? В тумане-то лучше виден красный — вот как на каретах! Не понимаю!» Заяц присмотрелся. «Ах, вот оно что! Они ж отсвечивать должны! Но отсвечивать-то нечего! Где там солнце?! Туманы! Бараны и туманы!»
