Уже немало кувшинов с превосходным туранс-ким вином были опустошены и валялись под столом, уже вертелись вокруг две смазливые потаскухи, прозрачно намекавшие, что не прочь продолжить знакомство в более уединенном местечке, а самые отъявленные мерзавцы, собравшиеся в таверне, восхищались очередным подвигом Бенто и Конана. Но эти привычные удовольствия не радовали киммерийца, и он мрачно напивался, опорожняя одну за другой вместительные чаши. Шлюхи, поняв, что сегодня друзья не настроены развлекаться, упорхнули к другим столикам, где их встречали гораздо более приветливо.
Гандер с беспокойством поглядывал на Конана, ожидая, когда же его друг заговорит о том, что его мучает. Наконец киммериец, осушив очередную чашу, отставил ее в сторону и наклонился к своему товарищу.
— Надо заканчивать с такими делами, — хмуро проговорил он.
Хотя на долю киммерийца пришлось уже не меньше двух кувшинов, говорил он вполне отчетливо, а яркие синие глаза ничуть не были затуманены винными парами.
Бенто откинулся назад и недоуменно поднял брови:
— Я не первый день знаю тебя, Конан, но никогда еще ты не отказывался пощипать толстосума, даже если случается немного позвенеть клинком. И удача всегда была на нашей стороне. Что с тобой? Какие-то паршивые гирканцы…
— Кром! — перебил его киммериец. — Ты что, думаешь, я боюсь доброй схватки?
Бенто примиряюще поднял руки:
— Я просто хочу, понять, что происходит. Может, тебя испугал указ Митридатеса?
Это была любимая шутка обитателей Лабиринта. За месяц, прошедший со дня объявления знаменитого указа, аренджунские проходимцы изрядно повеселились, под вымышленными именами вступая в новые отряды городской стражи. Король, занятый очередными дипломатическими интригами, не мог проследить за тем, как выполняется его приказ, и опрометчиво поручил это своему престарелому родственнику Бартаку. А тот, поняв, что особых выгод ему это назначение не сулит, плюнул на все и предался своему любимому занятию — чревоугодию. В итоге все три новых отряда стражи, набранные им, больше чем наполовину состояли из тех, кого должны были преследовать. Естественно, грабежи не прекратились, а наоборот, их стало даже больше. Бенто и сам как-то записался в один из этих отрядов, хотя любой стражник знал его в лицо.
Конан громогласно расхохотался. На мгновение гандеру показалось, что ему удалось развеять мрачное настроение варвара, но смех внезапно оборвался, и киммериец повторил:
— Надо заканчивать.
— Почему, во имя Бела? — взорвался гандер. Ответ его ошеломил.
— Это… — Конан замолчал, подыскивая подходящее слово, — Не делает нам чести. И слишком просто.
Впервые в своей жизни Бенто не смог ничего ответить. Он недоумевающе посмотрел на варвара, убеждая себя, что не ослышался, потом наполнил до краев широкую чашу и осушил ее одним долгим глотком.
— Мы с тобой уже не раз… — начал он, но варвар перебил его, грохнув кулаком по столу:
— Мы как два раба, которые обманывают хозяина: притворяются верными слугами, а сами норовят стащить что плохо лежит. Меня воротит от этих переодеваний, притворства и всего остального! Одно дело честно ограбить кого-то на улице или залезть в дом, а другое — прикидываться другом, а потом сбежать с кошельком. Всех забот — только побыстрее унести ноги. Это дело не для мужчин. И пусть Нергал меня заберет, если я еще раз соглашусь прикинуться чьим-то богатым сынком в парчовых одеждах! Лучше уж я выйду охотиться на ночные улицы, поджидая припозднившихся гуляк с тяжелыми кошельками.
Закончив эту необычно длинную для него тираду, варвар схватил последний кувшин и начал пить прямо из горлышка, чтобы промочить пересохшее от разговоров горло.
— Значит, по-твоему, я поступаю как раб-предатель? — медленно проговорил гандер, стиснув рукоять меча. От ярости кровь отхлынула от его лица, и оно стало еще бледней, чем обычно. — И по-твоему, я не способен на что-нибудь более достойное? Митра свидетель, я никогда не отказывался от хорошего дела. Согласен! Давай, как ты говоришь, покончим с этим. Что ты предлагаешь?
Киммериец заказал еще пару кувшинов вина и задумался. Некоторое время он сидел молча, затем распечатал принесенный кувшин и наполнил две чаши — Бенто и себе.
— Ограбить сокровищницу Энли, — спокойно сказал он.
Бенто поперхнулся.
— Иногда мне кажется, что в тебя вселился безумный бог Зарт, — с трудом проговорил он, ставя на стол пустую чашу. — Но сказанного не воротишь. Давай попробуем. А ты хотя бы думал, как это сделать?
Варвар ухмыльнулся:
— Нет. Но мы что-нибудь придумаем. Начнем прямо сегодня. Нужно посмотреть на эту сокровищницу, действительно ли она так неприступна, как рассказывают. То же самое говорили и про Башню Слона, пока не нашлись люди, решившие обокрасть ее хозяина.
Щедро расплатившись с хозяином таверны, Конан и Бенто вышли на темную кривую улочку. Вскоре они покинули переплетения улиц Лабиринта и направились к дому, который в Аренджуне знали все.
* * *
Младшая дочь Энли торопливо шла по ночной улице, едва освещенной редкими фонарями. Она уже не в первый раз возвращалась домой так поздно и никогда прежде не испытывала страха, но сегодня что-то тревожило ее. Поминутно оглядываясь, она обратила внимание, что какая-то смутная тень неотрывно следует за ней, и это напугало девушку еще больше. Она уже жалела, что не позволила возлюбленному проводить ее до дома: под защитой его клинка она, несомненно, чувствовала бы себя спокойнее.
Поздние возвращения Динары объяснялись весьма просто. Как и говорил Энли, на нее и правда сильно подействовала свадьба старшей сестры, но не потому, что ее ослепила роскошь дворца, в котором теперь жила сестра, а потому, что в тот день она впервые увидела Варданеса и влюбилась в него. Он был сотником дворцовой стражи и верным собутыльником мужа ее сестры, а потому его и пригласили на свадьбу, которую, по заморийским традициям, праздновали три дня. Высокий, хорошо сложенный, привлекательный выходец из старинного рода очаровал молодую девушку. Он ухаживал за ней с предупредительностью и вниманием, угадывая малейшее желание, и вскоре Динара окончательно потеряла голову. С тех пор они тайно встречались по вечерам, когда сотник был свободен от службы во дворце.
Варданес уверял девушку в своей любви, говорил, что хотел бы взять ее в жены, но не осмеливается просить у Энли ее руки, поскольку беден и не занимает никакого достойного положения. «У меня нет ничего, кроме благородного происхождения и верного клинка, — говорил он, — но вскоре меня должны назначить сатрапом в один из городов, и тогда я смогу прийти к твоему отцу, чтобы получить согласие на брак, и он не сможет мне отказать». Будь на то ее воля, девушка давно бы рассказала обо всем отцу в надежде добиться его согласия, но Варданес строго запретил ей делать это, если она не хочет оскорбить его.
