Девчонка выполнила и это, причем так, что придраться было не к чему. Йонард больше не дивился ее необычным познаниям, просто перестал беспокоиться, что Айсиль станет обузой. Такие на руках не виснут.
Уже у самого входа он оглянулся.
– Мы ничего не забыли? – пробормотал он. – Вроде, нет…
И к ужасу Хаима-Лисицы, который просто забился в беззвучном крике, глупый варвар подхватил Дыхание Смерти и небрежно сунул в мешок.
Потом он приподнял кошму, выглянул, выпустил Айсиль и растворился в ночи, оставив своего недавнего хозяина задыхаться от страха и беспомощной злобы.
Серебристые лучи ночного светила отражались от гор, освещенных зарождающейся луной. Невидимым потоком они разливались по миру, смягчая непроглядную тьму. Лишь время от времени по небу пробегала одинокая тучка, и окружающий мир вновь погружался во мрак, в котором, как бездымные факелы, тлели снежные вершины гор.
Уведенные лошади, маленькие, приземистые, но очень выносливые звери, бежали ровной рысью уже два часа, когда Айсиль, которая ехала чуть впереди, вскинула руку.
Йонард натянул поводья.
– В чем дело? – недовольно буркнул он. – Нам нужно торопиться. Мы совершаем побег, ты, случаем, не забыла?
– Я что-то чувствую, – произнесла она едва слышно. – Здесь твой друг, призрак. И еще кто-то.
В это мгновение прямо из обступившей всадников тьмы возник светящийся силуэт Дзигоро, а вслед за ним появилась странная компания: огромный питон с печальной головкой обезьяны, грациозная черная пантера и жирная крыса на паучьих лапах. Они словно вынырнули из небытия и обступили Йонарда и Айсиль. Девчонка дернулась было назад, но остановилась на месте. А кони отчего-то вовсе не боялись.
– Рад видеть, – хмыкнул Йонард, по очереди разглядывая знакомую компанию. – А что вы здесь делаете, ребята? Я думал, вы все за вратами.
– Мы будем нужны тебе.
– Я получил счастливый знак, – промолвил призрак. – Учитель в Хорасане, недавно прибыл с караваном, и я, конечно, найду его дом.
Улицами здесь именовались грязные закоулки, такие узкие, что едва разойдешься со встречным прохожим, не задев его плечом. Они петляли между такими же грязными и серыми от пыли домами, точно старались сбить пешеходов с пути. Когда-то дома здесь были белыми, вечерами приветливые огоньки зазывали в гости припозднившихся путников. А теперь только жаркий суховей гонял вдоль заборов обрывки старых, уже потерявших цвет тряпок и войлока.
Они сами стали похожи на мягкие, большие куски ветоши, в которые с каждым порывом ветра набивалась новая пыль, гонимая все тем же безжалостным дыханием раскаленной земли вместе с колючими, похожими на мотки верблюжьей шерсти пучками травы. Вездесущая пыль скрипела, визжала, шуршала в этом пространстве, называемом городом, забивалась под одежду, как ни укутывайся по самые глаза, рассаживая кожу в кровь, и пребольно, хрустела на зубах, билась в заскорузлые доски закрытых ставен, из-за которых если и блеснет огонь, то разве украдкой.
Плоские крыши домиков, превращающихся в барханы во время песчаных бурь, в остальное время мрачно нависали над маленькими, точно язвительно прищуренными окошками, подобно нахмуренным лбам чем-то вечно озабоченных людей. Высокие, в рост человека ограды, выложенные из серых известковых камней, с сохранившимися кое-где следами облезшей побелки не позволяли заглянуть вглубь дворов, разве только сидя верхом на лошади. Хотя вряд ли это доставило бы любопытному какое-нибудь удовольствие. Из-за оград несло чем-то кислым, причем из-за всех сразу. Так что не было никакой возможности определить, что же является причиной появления столь непотребного зловония. С редкой ограды свешивалась ветка какого-нибудь дерева, почти без листьев, такая же запыленная, колеблемая порывами ветра, щедро осыпавшего серой мукой и деревья, и камни.
Иногда мутная вода арыков приносила страшную болезнь, уносившую целые семьи. Тогда приходилось уходить за сотни лиг от города, чтобы найти чистую, незараженную воду, и вода в городе дорожала в сотни раз, и те, кого пощадила болезнь, умирали от жажды. Случалось, что город захлестывали полчища зачумленных крыс, и тогда он превращался в огромную могилу, где над сотнями непогребенных трупов носились тучи мух, которых здесь называли «синими бутылочками». И долго еще жизнь города не могла войти в нормальную колею.
Днем солнце нещадно палило, посылая огненные стрелы во все концы света.
Где-то они дарили жизнь и ласкали землю, но здесь встречали только песок и камень, и снова камень, и снова песок, раскаленный, как само светило. Зато ночью, когда пышущий жаром шар скрывался за краем земли и наступала вожделенная прохлада, люди выходили из дневных укрытий на ночной промысел. Кто на честный, а кто – на свой страх и риск. А остроты риску добавляла непроглядная чернота здешних ночей, без огонька, без малейшего просвета в заставленных окнах и плотно закрытых дверях.
Кованый слюдяной фонарь над дверями трактира не чадил, но, покачиваясь от порывов ветра, отбрасывал на гладкую поверхность стены черные, зловещие тени. И что было самым тревожным, так это то, что черные тени двигались совсем не в такт пляшущим язычкам огня. Они подчинялись какому-то своему, одним им ведомому ритму, и двигались в четко определенном направлении, поодиночке, а то и группами, соблюдая определенный ритуал остановок и загадочных движений, после которых одни тени исчезали, а другие снова появлялись. От этого танца теней веяло какой-то угрозой, неуловимой, но неумолимой.
В маленьком, незаметном домике, который располагался недалеко от трактира, но был настолько плотно закутан во тьму, что казался домиком-невидимкой, в самом центре комнатки с двумя камышовыми ширмами, затянутыми белым шелком, на циновке сидел, поджав ноги, человек. Сказать, что он был стар – значило ничего не сказать. Он был древен даже не как камни стен, а как земля вокруг этих камней, как вечное небо над головой. Седой, когда-то сильный и ловкий, а теперь высохший точно каштан, он сидел без движения, глядя прямо перед собой бесцветными глазами. Но в них, в этих глазах, не было старческого слабоумия – они светились жизнью, мудростью, мягким добрым светом и глубокой уравновешенностью. Кожа его, когда-то смуглая, теперь была белее снега. Прямо перед ним на полу стоял маленький светильник, блуждающий огонек которого будто плавал на темной поверхности масла. Белые ширмы, такие же древние, как и их хозяин, в полутьме казались огромными окнами в потусторонний мир. Сходство это подчеркивалось удивительными по тонкости и живости изображениями черного с пятью золотыми когтями на лапах, тонкоусого дракона на одной и красно-черной змеи, кусающей себя за собственный хвост, на другой. В комнате витал едва уловимый аромат роз и крепко заваренного чая.
