Выбор Конана пал на упитанного аргосца, восседающего между стойкой и камином. Обликом малый никак не соответствовал человеку, лояльному властям. Правда еще в юности киммериец понял, что большинство законов является пародией на правила цивилизованного общества, и писаны они для того, чтобы оправдать беззаконие власть имущих. Если законы основываются на притворстве и лицемерии, то Конан не будет стремиться их соблюдать.
— Я ищу вора, — он навис над сидящем толстяком.
— Вот как? — притворно удивился аргосец и широко развел руками. — Может, ты хочешь обвинить всех нас в воровстве?
— Я ищу Элу Шана, — повысил голос киммериец.
— И кем же ты себя считаешь, варвар? — щеки толстяка затряслись от смеха.
Конан схватил его за горло и поднял со стула.
— Повторяю, мне нужен Эла Шан.
Ноздри мужчины раздулись, лицо приобрело фиолетовый оттенок. Клиенты заведения, распихивая мебель, соскочили с мест. Заблестела сталь. Наступившую на миг тишину нарушали лишь потрескивание дров и хрипы полузадушенного толстяка.
— Остыньте, вы, дурачье!
Из какой-то темной дыры появился Эла Шан. В расшитых серебряными нитями бархатных одеждах, он выглядел так, будто только что покинул ванну, где плескался целый день. Нынешний вид коротышки крайне мало соответствовал тому образу, который запомнил киммериец. Весу в нем прибавилось несколько фунтов, а единственный глаз смотрел более чем уверенно.
Маленький вор раздвинул лес обнаженных лезвий и встал в середине круга, готового стать ареной смерти.
— Это Конан. Я рассказывал, что обязан жизнью этому человеку, значит, теперь вы должны мне отдать свои. Раньше, чем зад Боваса, — он кивнул на тучного аргосца, — плюхнется обратно на стул, клинок варвара сократит ваши ряды наполовину. Да и остальные, боюсь, не успеют насладиться зрелищем сломавшегося под толстяком стула.
Расценив молчание должным образом, Эла Шан повернулся к Конану:
— Ну все, ты можешь отпустить Боваса. Парень глуп и высокомерен, но это все же не повод его придушить.
Киммериец ослабил хватку, и действительно, как предсказывал одноглазый, стул рассыпался в щепки. Падение толстяка вызвало хохот, ножи опустились. Эла Шан повел Конана по образовавшемуся коридору к стойке и заказал пива.
— Я весьма рад нашей встречи, — осклабился вор. — К тому же наклевывается дело, и для человека твоих талантов…
Конан покачал головой:
— Ты говорил о неком долге. Я пришел за ним.
— Что? — изумился Эла Шан.
— Мне нужно пробраться в Хор Калба.
— Даже не думай, — Эла принял кружку с пенным напитком из рук трактирщика. — Я сейчас сохранил твою жизнь. Мы квиты.
— Ты утверждал, что не существовало замка, который тебе не удалось бы открыть.
— Верно.
— Тогда ты сможешь провести.
— Я многое могу, Конан, но ты видимо никак не хочешь меня понять, — коротышка потер лоб. — Хор Калба гиблое место, друг мой. Крепость строили неприступной, и никто ее не брал с тех пор штурмом. Хотя изнутри она разрушалась не раз в результате смены власти. И каждый последующий владелец что-то менял, добавляя новые замки, ловушки, хитроумные охранные устройства. В любой момент они готовы уничтожить потерявшего разум злоумышленника. А вору там делать нечего, поскольку в крепости нет заслуживающих внимания ценностей.
— С недавних пор есть, — сказал Конан мрачно. — Женщина.
— Возлюбленная?
— Подруга, спасшая меня однажды. Я поклялся ее оберегать, и теперь она в лапах Халар Зима. На краю гибели.
Эла Шан тяжело вздохнул.
— За все золото мира я не присоединился бы к тебе. Однако мой долг тебе равнозначен долгу ей. Что ж, киммериец. Придется нам посрамить остальных воров. По прошествии двух ночей из крепости будет вынесено то, чем хозяин Хор Калба дорожит более всего на свете.
* * *
Из темного угла Марика наблюдала, как рабыни ведут Тамару к мраморному бассейну с плавающими на поверхности цветками сирени. Пристальный взгляд ощупывал обнаженное тело монахини, ища какой-нибудь порок. Но никакой изъян не портил красоту погружаемой в горячую воду молодой женщины.
Колдунья понюхала отрезанную у пленницы прядь волос. Запахи пота, грязи, даже кожные выделения верховых животных не могли перебить нечто более земное, острое и сильное. Аромат варвара! Марика хорошо запомнила его еще с детства.
Пока Тамара мылась, слуги принесли подносы с фруктами и яствами, способными удовлетворить самый изысканный вкус. С отрешенным видом девушка поела и выпила предложенное вино. После чего ее, вынув из бассейна, обтерли красными полотенцами и усадили на мягкую тахту. Две невольницы тщательно расчесывали ей волосы, а полдюжины других начали приводить в порядок ногти Тамары. За время туалета монахиня не проронила ни слова, глядя пустыми глазами на противоположную стену.
Марика машинально отщипнула ветку черного винограда с подноса. Посмотрев на свою руку, она уже собралась отшвырнуть гроздь прочь, но вместо этого приблизилась к тахте и затолкала ягоды в рот Тамаре. Пленница послушно все сжевала, не обращая внимания на текущий по губам сок.
На смену рабыням пришли служанки, которые освободили Тамару от полотенец. Взамен они стали облачать девушку в алое платье, и, закончив, позволили ей снова сесть.
Дождавшись отбытия прислуги, Марика пристроилась на краю тахты.
— Свадебное платье моей матери. Оно тебе идет.
— Я не твоя мать, — одними губами прошептала Тамара.
— Значит, станешь, — рассмеялась колдунья. — Ты не догадываешься, зачем тебя купали в сиреневой воде? Ее любила мать. А вкус черного винограда еще сохранился на твоем языке? Другое ее пристрастие. Скоро музыканты исполнят тебе баллады, от которых трепетало сердце Маливы. Хочешь знать почему?
Слеза блеснула в правом глазу хранившей молчание Тамары.
— Моя мать возьмет тебя, только не так, как брал твой варвар, а полностью. Ты сосуд, который необходимо заполнить любимыми вещами матери, чтобы те напомнили ей о радостях жизни. Когда отец позовет ее из могилы, твоя душа иссякнет, и сущность Маливы войдет в твое тело, проникая через пальцы ног, вверх по пояснице животу и груди. Она будет бежать по твоей шее пока… пока твои голубые глазки не обретут цвет ночи.
— Мне лучше умереть, — встряхнулась монахиня.
— Конечно, моя дорогая. Ты умрешь…
Дверь палаты открылась, пропуская Халар Зима. Улыбка расцветала на его лице, но к досаде Марики предназначалась вновь не ей.
Воитель потянулся к Тамаре. Не желая того, девушка встала к нему. Он обошел вокруг нее, не скрывая восхищения. Его улыбка, как могла заметить дочь, стала еще шире.
