раз внимательно осмотрел ничего не понимающих мужчин и женщин, к которым прижимались испуганные детки. — Итак, кто здесь самый смелый?
Из толпы вдруг вышел невысокий мужичок. Худой, как смерть. Щеки впалые, натруженные руки почти черные от въевшейся грязи. Он стянул с себя видавший виды картуз и с силой шмякнул его о землю.
— А чаво тянуть. Все равно воля хуже няволи. Что здесь с голода пухнуть, что в Сибири, — за ним из толпы вышла и высокая женщина с ребенком на руках. Поклонилась всаднику и тихо встала за спиной мужа. Покорная, готовая ко всему — к жизни и к смерти. — Чаво надоть делать? Митроха я, Савы Силлыча сын.
Горец медленно вел пальцем по списку, ища нужного ему человека. Наконец, палец остановился.
— Вот, Митроха Саввыч Кораблев. Ты? — мужик мрачно кивнул. Мол, я, чего скрывать. — У тебя в семье три живые души. Вижу. Значит, тебе положено следующее. Одна корова. Сюда ведите! — крикнул горец куда-то в сторону обоза. — Цветом пегая, с двумя прямыми рогами. Двухлетка. Отзывается на клику Мурка. Имечко-то какое…
Из-за спины всадника казачок в черкеске вел в поводу буренку, которая невозмутимо что-то жевала. Подошел ближе и передал поводья ошарашенному крестьянину, боявшемуся даже вздохнуть лишний раз.
— Кроме этого твоей семье безвозмездно передается три пуда пшеницы, три пуда ржи, ведро гречи, пол ведра полбы, три литра масла, пуд вяленной рыбы, — с каждым словом гора продуктов у ног крестьянской семьи становилась все выше и выше. — Что стоишь столбом? Сюда подойди. Грамотный? Плохо. Тогда, вот здесь ставь крестик и отпечаток большого пальца. Не в рот, б…ь! В чернила палец макни, а потом сюда приложи…
Тем временем женщина, как была с ребенком, так и упала на колени перед коровой. Медленно подползла к ней, словно к невиданному божеству, и с благоговением обняла. Буренка же, по прежнему, молча жевала, принимая все это с совершенно невозмутимым видом, как будто так и было положено. Мальчишка, что лежал на руках материл, тоже тянул свои ручонки к теплой ноге, от которой пахло вкусным молоком… Жизнь., по-хорошему, пахло для них.
— Кто следующий? Куда, вашу мать? В очередь, в очередь…
-//-//-
Ночи в египетской Александрии жаркие, душные. Ни ветерка не бывает. Хотя если и подует, то все равно принесет с сбой из пустыни обжигающий песок. Непривычному человеку здесь толком и не выспаться нормально. Ляжешь, а через несколько минут будешь весь потный, горячий. Станешь ворочаться с бока на бок. Какой тут сон? В богатых домах по этой причине опочивальни старались располагать рядом с проточными источниками, которые немного снижали температуру.
Именно в такую ночь с одного из торговых судов, прибывших откуда с севера, по канату скользнуло несколько фигур в мешковатых одеждах. Переброси в на берег небольшие котомки, они ловко переправились на берег, где сразу же и растворились в непроглядной темноте.
Когда же месяц снова выглянул из-за непонятно откуда появившейся тучи, то четверо незнакомцев уже были в двух или трех верстах от порта. В сторону верхнего города бежали. Куда еще можно было спешить таким странным и подозрительным людям? Только в квартал с богатыми домами. Не к бедноте же они бежали, в самом деле.
— Али, закидывай кошку, — еле слышно прошептал один из них, широкоплечий крепыш. Стоявший рядом с ним, мужчина в годах с закрытым повязкой лицом, молча кивнул и закинул на высокую каменную стену веревку с крючком на конце.
— Я первый, за мной остальные, — слова едва растаяли, а крепыш уже был на верхушке стены. Несколько секунд напряженно вслушивался в темноту, а потом спрыгнул вниз на ту сторону.
Следом на стену взобрались и остальные. Мягко спрыгнули на землю и присоединились к своему предводителю.
— Это сад наместника Керима. Его псы уже должны были заснуть. Дурман-трава никогда еще не подводила… Никого, кажется. Все спокойно, — шептал он, собрав остальных в кружок. — Книга лежит в небольшой комнатке рядом с его опочивальней. Охранников обычно двое. Тихо заходим, успокаиваем обоих, забираем книгу и уходим. Все ясно?
Темные фигуры синхронно кивнули и друг за другом направились в сторону высокого здания из голубого мрамора, являвшегося малым дворцом наместника Египетского бейлика Великой Порты паши Керима.
Через широкие оконные проемы они проникли в первое помещение. Огляделись и юркнули в следующую комнату. Толстые ковры полностью глушили их шаги, отчего они скользили в темноте словно бесплодные тени.
— Наиб, вот она!- чуть громче, чем должен воскликнул шедший первым, опускаясь на колени. —… Ее касался сам пророк, да хранит его Аллах.
За ним в комнату с неимоверно богатым убранством вошли остальные, тоже опустившиеся на колени и начавшие творить молитву. Лишь закончив, они начали заматывать огромную книгу в плотную темную ткань.
… Лишь ранним утром служанка обнаружила, что пропал рукописный Коран, который, по преданию, был записан первым «праведным» халифом[1] Абу Бакром со слов самого пророка Мухаммада. Это была святыня святынь, из-за которой султан Великой Порты едва не казнил своего родственника, наместника Египетского бейлика.
-//-//
За многочисленными заботами, которыми обернулась его новая должность, Ринат совсем позабыл о главном — о духовных скрепах. Совсем упустил из виду, что он не только наместник Кавказского наместничества, но и имам, глава огромного мусульманского сообщества, которое требовало неусыпного к себе внимания.
—…Разные ведутся в разговоры, — докладывал ему Наиль, его бессметный телохранитель, державшийся связь со всеми наибами Чечни и Дагестана. Он ежедневно отправлял десятки вестников на Кавказ, и столько же встречал обратно. — В дальних аулах поговаривают, что имам Шамиль уже не тот, что он размяк и ведет себя, так как не подобает. Кое-кто даже призывает избрать нового имама, который будет рядом…
Ринат заскрежетал зубами, прекрасно понимая, что конкретного «дал маху». Когда-нибудь это обязательно должно было случиться. Ведь его прямая обязанность не по далеким землям скакать и решать вопросы вселенского бытия, а направлять тех, кто доверился ему.
— Некоторые из наибов, как и при Джаваде, начали слишком «много на себя брать». Братья мне пишут, что много несправедливости стало твориться на Кавказе. Главное, господин, все плохое и страшное делается твоим именем. Поднимаются налоги, забираются недоимки, притеняются права общинников. И всегда поминают тебя. Мол, имам Шамиль знает про то и это одобряет.
Что на это было сказать? Ничего, к сожалению. Так всегда случается. Едва хозяйство осталось без хозяина, его сразу же начали по частям растаскивать.
— Надо возвращаться, господин, — в очередной раз повторил Наиль, укоризненно глядя на имама. — Нельзя усидеть сразу на двух или трех жеребцах, как пытаешься сделать ты…
Ринат на это печально кивнул. Справедливо. Только у русских эта пословица звучала несколько иначе. За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.
— Правы, ты, старина. Сто раз прав. Только нельзя мне все рвать сейчас. Только-только все начало крутиться. Если все брошу, то назад уже будет не вернуть, — разрывался он между двумя решениями. Нужно было быть сразу в двух местах и рядиться в разные одежды. Так, извините за выражение, задницу можно было порвать на две части.
Быть имамом для таких людей — это тяжёлый, каждодневный труд, когда каждое твое действие, каждый поступок, любая мысль есть пример для остальных. На тебя ежесекундно устремлены тысячи и тысячи глаз верующих, доверие которых никак нельзя подвести.
— И уйти нельзя, и статься нельзя. Никак, — бормотал он, обхватив голову руками. Безвыходная ситуация складывалась. — Что же делать? Что такое совершить?
Он чувствовал себя былинным богатырём, стоящим на распутье. Только не мог он выбрать что-то одно. Оба варианта были для него жизненно важными.
— Как в плохой сказке… Подвиг нужно совершить, чтобы вырваться из этого замкнутого круга.
Смешно. Даже улыбнулся от такой мысли. Только прошло время сказочных подвигов. Кончились драконы, которых можно было победить отрубание головы. Сегодняшних драконов — жадность, страх, ненависть — доброй сталью не победить. Тут что-то другое нужно.
— Может какой-нибудь праздник попробовать замутить? Всем хорошо: и народу и мне. Только праздников вроде
