— Сомпас! — почти крикнул Конфас.
— Да, о Бог Людей?
— Как тебе нравится звание экзальт-генерала? Этот неблагодарный сглотнул.
— Очень нравится, о Бог Людей.
Как же не хватает Мартема и холодного цинизма его взгляда!
— Возьми кидрухилей. Всех. Загони этого демона для меня, Сомпас. Принеси мне его голову, и ты станешь... экзальт-генера-лом, Копьем империй.— Конфас улыбнулся, но злобно прищурил глаза.— А если ты подведешь меня, я сожгу тебя, твоих сыновей, жен — все семя Биакси. Всех сожгу живьем.
Полагаясь на сверхъестественное зрение Серве, они вели коней в непроглядной ночи. Они понимали, что чем дальше они успеют уйти до рассвета, тем больше их преимущество. Они прокладывали путь среди кустарников, по высоким склонам, затем спустились в лесистую долину, где воздух был напоен кедровой горечью. Израненный Найюр неуклюже хромал, держась лишь на неутолимом чувстве вроде голода или страха. Мир вокруг расплывался, обычные предметы становились злонамеренными и кошмарными. Черные деревья хватали Найюра, всаживали когти в его щеки и плечи. Невидимые камни били по ногам. Окаймленная кругом луна раздевала его.
Мысли его путались. Он сплевывал кровь. Тропа, темная и каменистая, уходила из-под шатающихся ног. В ночи сгустилась еще более темная тень, и он стал падать, теряя сознание и изумляясь: как это души могут мерцать?
Затем он увидел лицо Серве. Ощутил ее колени под своей головой. Прикрытые тонкой льняной туникой, они были твердыми и теплыми. Ее грудь касалась его виска. Она взяла мех с водой, смочила тряпицу. Стала протирать ссадины на лице Найюра.
Серве улыбнулась, и он судорожно вздохнул. Колени женщины — такое спокойное убежище! Яростный мир сразу становится маленьким, а не всеобъемлющим, случайным, а не совершенным. Найюр поморщился, когда она промокнула порез под его левым глазом. Он наслаждался ощущением холодной воды, нагревающейся от жара его кожи.
Черное блюдо ночи начало сереть. Подняв голову, он увидел слабый ореол волос вокруг щеки Серве. Он потянулся погладить ее, но остановился, увидев корку запекшейся крови на костяшках пальцев. В груди нарастала тревога. Хотя боль от ран сковывала движения, он рывком заставил себя встать, закашлялся и выплю-
нул кровавую слюну. Он сидел в зеленой траве на вершине какого-то холма. Восток нагревали лучи пока незримого солнца. На многие мили тянулись невысокие хребты, темные от деревьев и бледные от голых каменных стен.
— Я о чем-то забываю,— сказал он.
Она кивнула и улыбнулась блаженно и весело, как всегда, когда у нее был готов ответ.
— О том, за кем ты охотишься,— ответила она.— Об убийце. Он почувствовал, как кровь приливает к лицу.
— Но убийца — это я! Самый жестокий из людей! Все люди скованы цепями. Они подражают своим отцам от начала времен! Таков завет земли. Завет крови. Я встал и узрел, что мои цепи — дым. Я обернулся и увидел пустоту... Я свободен.
Она несколько мгновений внимательно изучала его. Ее прекрасное лицо застыло, на нем отражались задумчивость и лунный свет.
— Да... Как и тот, за кем ты охотишься. Кто эти пустые твари?
— Ты зовешь себя моей возлюбленной? Ты думаешь, ты моя защита? Моя добыча и трофей?
Она закрыла глаза в страхе и печали.
— Да...
— Но ты нож! Ты копье и молот. Ты яд, опиум! Ты берешь мое сердце, как рукоять, и сражаешься мною, как оружием. Сражаешься мною!
— А я? — послышался мужской голос— Что ты скажешь обо мне?
Это заговорил один из братьев Серве, сидевший справа от нее. Но нет, он не был ее братом... Это он — змей, чьи кольца всегда сжимали сердце Найюра. Моэнгхус, убийца, в броне и инсигни-ях нансурского пехотного капитана.
Или это Келлхус?
— Ты...
Дунианин кивнул. Воздух стал тяжелым и влажным, как в як-ше. И таким же смрадным.
— Кто я?
— Я...
Что за безумие? Что за дьявольщина?
— Говори же,— повелел Моэнгхус.
Сколько же лет он прятался в Шайме? Как долго готовился? Это не имело значения. Найюр и солнцу вспорол бы брюхо своей ненавистью! Он вырезал бы свое сердце и погрузил мир в бездонный мрак!
— Скажи мне... кого ты видишь?
— Того,— сказал Найюр,— за кем я охочусь.
— Да,— подтвердила Серве.— Убийцу.
— Он убил моего отца своими словами! Пожрал мое сердце своими откровениями!
— Да...
— Он освободил меня.
Найюр снова повернулся к Серве. Его переполняла тоска, разрывающая сердце. Лоб, щеки, подбородок Серве пошли трещинами. Узловатые щупальца вылезли из-под совершенных черт ее лица, которые мягко оплыли. Ее губы исчезли. Она подалась вперед в медленном всеохватывающем стремлении. Щупальца, длинные и стройные, протянулись и охватили затылок. Она крепко сжала его, словно в кулаке, и притянула ко рту. К своему настоящему рту.
Найюр встал на ноги, затем без усилия поднял ее на перевязанные руки. Такая легкая... Рассветное солнце плеснуло светом на их переплетенные тела.
— Идем,— сказал Моэнгхус— Следы свежие. Мы должны нагнать нашу добычу.
Вдалеке они услышали рога. Нансурские рога.
Они знали, что Конфас хочет схватить их любой ценой, и поггому отчаянно гнали лошадей. Они ориентировались лишь на с ною усталость, а не на смену дней и ночей. По словам тварей, Конфас послал колонну на юг от Джокты сразу же после высадки. Его план предполагал, что Священное воинство ничего не знает, по, поскольку Саубон наверняка проведает о предательстве, ему придется перекрыть все пути между Караскандом и Ксерашем. Значит, нансурские войска находились и позади, и впереди их маленького отряда. Лучшее, что они могли сделать,— направиться
строго на юг, пересечь Энатпанею и затем пробраться на восток через Бетмуллу, где из-за особенностей ландшафта преследовать их будет трудно.
Найюр разговаривал со своими спутниками и кое-что узнавал о них. Они называли себя «последними детьми инхороев», хотя говорить о своих «Древних Отцах» не хотели. Они утверждали, что являются «хранителями Обратного Огня», хотя все вопросы об этом самом «хранении» и «огне» повергали их в смущение. Они никогда не жаловались, разве что говорили, что жаждут общения вне слов, или утверждали, что падают — всегда падают. Они настаивали, что Найюр может им доверять, потому как Древний Отец сделал их его рабами. По их словам, они были как псы — скорее подохнут с голоду, чем возьмут мясо из рук чужака.
Найюр видел, что они несут в себе искру пустоты. Как шранки.
В детстве Найюра очаровывали деревья. В степи они почти не встречались, и он видел их лишь в зимние месяцы, когда утемоты переносили свои лагеря в Сварут — холмистую равнину вокруг моря, которое айнрити называли Джоруа. Иногда Найюр смотрел на голые деревья так долго, что они теряли объем и казались плоскими, как кровь, размазанная по морщинкам старухи.
