то была душа, о которой лепетали священники, или нет — ему уже давно стало все равно. Однако он знал, что отдаст эту последнюю искорку за то, чтобы снова оказаться среди людей и наступил конец его омерзительному одиночеству.
Пустой мрак внезапно наполнил сильный ветер, дувший сквозь Гутвульфа так, что волосы у него на голове зашевелились. Он слабо застонал, он уже испытывал нечто подобное. Окружавшая пустота наполнилась пронзительными криками, голосами, которые он слышал, но не понимал ни единого слова в бесконечных стонах — лишь чувствовал бескрайние страдания и потери. Гутвульф протянул руку, зная, что наткнется на пустоту… однако его рука чего-то коснулась.
Гутвульф с криком ее отдернул. Через мгновение, когда стонавшие тени умчались по бесконечному коридору, он снова ощутил прикосновение, на этот раз что-то уткнулось в ногу. Он зажмурился, словно необъяснимое присутствие могло вызвать ужас даже у слепца. Что-то снова настойчиво толкнуло его ногу. Он протянул руку и почувствовал под пальцами… мех.
Кошка — совершенно определенно это была кошка: он нащупал выгнутую спину, хвост, проскользнувший между пальцами, — ударила его в колено маленькой твердой головой. Пальцы Гутвульфа застыли на мягкой спине, он затаил дыхание и боялся пошевелиться, чтобы не напугать кошку, он почти не сомневался, что она исчезнет, как все остальное в этом потустороннем мире, и через несколько мгновений ничего не останется. Но кошка, казалось, была всем довольна; она положила две лапы на его худую ногу, едва касаясь когтями кожи, когда неспешно их перемещала.
Гутвульф принялся ее тихонько гладить, невидимое животное замурлыкало от удовольствия, и тут он вспомнил, что ничего не ел, кроме мерзких ползающих существ, с тех пор как оказался в этом проклятом месте. Теплая плоть двигалась под его рукой, мясо для голодающего человека, скрытое под тонким слоем меха.
«Это будет так легко», — подумал он, когда его пальцы почесывали тонкую шею.
Легко, легко. А потом, когда его пальцы сжались сильнее, кошка замурлыкала. Вибрации шли из ее горла к его руке, звуки удовольствия и доверия, пронзительно прекрасные, как музыка ангелов. И за последний час Гутвульф заплакал во второй раз.
Когда бывший повелитель Утаниата проснулся, он не знал, как долго он проспал, но впервые за много дней почувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Его умиротворение быстро исчезло, когда он понял, что теплое тело, лежавшее у него на коленях, исчезло. Он снова остался один.
Его опять окружала пустота, но тут он почувствовал легкую тяжесть на ноге, а затем холодный нос прижался к его руке.
— Ты вернулась, — прошептал Гутвульф. — Ты ко мне вернулась. — Он протянул руку, чтобы погладить кошку по голове, но коснулся чего-то теплого и слегка мягкого.
Кошка замурлыкала, и он понял, что она ему принесла: недавно убитую крысу.
Гутвульф сел, произнес безмолвную благодарственную молитву и разорвал подношение дрожащими пальцами. И отдал половину той, что обеспечила это пиршество.
Глубоко под темной громадой горы Стормспайк внезапно открылись глаза Утук’ку Сейт-Хамака. Она неподвижно лежала в крипте из оникса, служившей ей кроватью, и смотрела в идеальную темноту своих каменных покоев. Она далеко ушла по своей паутине, в места мира снов, куда способны попасть только старшие бессмертные — и в тени самых далеких невероятностей увидела то, чего никак не ожидала. Острая заноза тревоги пронзила древнее сердце. Где-то на дальних границах ее замыслов лопнула нить. Она не могла понять, что это значило, но неуверенность усилилась, появилась прореха в сотканном ею узоре, который она так долго и тщательно создавала.
Королева норнов села, ее рука с длинными пальцами потянулась к серебряной маске и надела ее на лицо, чтобы стать столь же умиротворенно неподвижной, как луна, а потом отослала холодную летящую мысль. В темноте открылась дверь, вошли тени и принесли с собой немного света, они также носили маски, от которых исходило бледное каменное сияние. Они помогли своей госпоже подняться с ложа и принесли одеяния цвета белого льда и серебра, одели королеву с ритуальной осторожностью погребальных жрецов, готовящих мертвых в последний путь. Закончив, они поспешно удалились, и Утук’ку снова осталась одна. Некоторое время она сидела в своих темных покоях, и если она дышала, то делала это совершенно беззвучно. Лишь едва слышное потрескивание в основании горы нарушало полнейшую тишину.
Через некоторое время Королева норнов встала и направилась по извилистым коридорам, что высекли в толще горы ее подданные, в Зал Дышащей Арфы, где заняла свое место на черном каменном троне. Арфа парила в тумане, который окутывал огромный колодец, и в поднимавшемся снизу мерцавшем сиянии ее измерения постоянно менялись. Те Что Не Знают Света пели где-то в глубинах Стормспайка, и их глухие голоса создавали очертания древних песен, давно запрещенных в Утраченном саду, Вениха До’сэ. Утук’ку села и посмотрела на Арфу, позволив своему разуму следовать за сложными мелодиями, а пар из Колодца смешивался с ледяным воздухом зала и превращался в иней у нее на ресницах.
Инелуки здесь не было. Он ушел, как часто случалось, в место, которое не было местом и куда мог попасть лишь он один, — оно находилось далеко, как мир снов, который исчезает после пробуждения или прячется за пределами смерти, недоступной живым. На этот раз Королеве норнов придется принимать решения самой.
И хотя ее сияющее серебряное лицо оставалось, как и всегда, неподвижным, Утук’ку тем не менее почувствовала легкое нетерпение, глядя в пустой Колодец. Времени оставалось все меньше. Целая жизнь для вечно спешившего смертного являлась мимолетным мгновением для старейшей, и короткий промежуток между настоящим и часом ее триумфа мог показаться ей всего лишь несколькими ударами сердца, если бы она захотела так на это посмотреть. Но каждое мгновение было бесценным и приближало победу — чтобы она пришла, ошибки следовало исключить.
Королева норнов испытывала тревогу.
Саймону казалось, что кровь кипит у него в жилах. Он оглядел укрытые белым одеялом горы, темные деревья, гнувшиеся под порывами яростного ледяного ветра, и удивился: почему он чувствует, будто его наполняет огонь? Возбуждение ответственности… и опасность. Саймон ощущал себя по-настоящему живым.
Он прижался щекой к шее Искательницы и потрепал ее по сильному плечу. Ее прохладная под порывами ветра кожа была влажной от пота.
— Она устала, — сказал Хотвиг, подтягивая подпругу седла своего скакуна. — Она не привыкла к такой быстрой скачке.
— Она в порядке, — резко ответил Саймон. — Искательница сильнее, чем ты думаешь.
— Если тритинги в чем-то и разбираются, так это в
