— А скажи-ка мне, жрец, культовые служители соглашаются отягощать себя такими мирскими пустяками, как помощь ближнему и изъявление благодарности? — елейным голоском поинтересовалась Соня.
— О, да, дочь моя! — с готовностью закивал жрец.— Эти основные мирские заповеди святы и для нас, служителей Всеблагого,— с достоинством согласился он.— Хотя есть и другие…
Похоже, он собрался пуститься в пространные объяснения, но Соня оборвала его словоизлияния в самом начале.
— Остановимся пока на первых двух, которые ты собирался нарушить,— заявила она.
— Я-а? — в ужасе воскликнул тот.
— Тебя только что спасли от смерти,— хладнокровно напомнила Соня,— и желают получить благодарность в виде твоей доли в общих приготовлениях к ужину и ночлегу.— Она хмуро посмотрела на него и покачала головой.— Давай-ка за дровами…— Она помолчала.— Пока Митра не разгневался.
Соня не стала следить за борьбой благодарности, ущемленной гордости, нежелания работать и желания поесть, отражавшейся на лице их неожиданного спутника. Она просто развернулась и пошла заниматься своими делами: устраивать очаг, расчищать землю от камней и готовить для всех спальные места.
Север только что освободил от упряжи коней, которые успели напиться воды из протекавшего неподалеку ручья, и решил вернуться к спорщикам, чтобы высказать и свое мнение, но Соня уже отошла в сторону.
— Вулоф! — крикнул он тогда.— Отведи коней к траве и отправляйтесь с Вилвой на охоту. Да и мне, похоже, пора,— сказал он, обращаясь уже к жрецу, нагнулся за луком и добавил: — Лучше не спорь с ней, жрец, а то пожалеешь, что жив остался.
— Воистину сказано,— сложив пухлые руки на животе, согласился уже пришедший в себя зингарец.— Рыжие люди либо отвратительно дурны, либо необыкновенно хороши.
— Я необыкновенно хороша! — гордо заявила Соня, которая, оказывается, слышала весь их разговор.— Убедись сам, жрец.— Она бросила на землю одеяла, которые держала в руках, откинула на спину роскошные медные волосы и, выгнув спину, призывно посмотрела на него. Ее рука скользнула по сильному загорелому бедру, задела подол платья, чуть приподняв его.— Ну-у,— протянула она,— хороша я?
Он смотрел на нее, раскрыв рот, а когда опомнился, сил бедняги хватило только на то, чтобы махнуть рукой, отталкивая ужасное видение.
— Митре нет дела до красоты лица,— судорожно облизнувшись, прошептал он мгновенно севшим голосом.— И до привлекательности тела тоже,— закончил он, окинув красавицу торопливым взглядом, и стыдливо отвел глаза.— Всеблагого интересует только душа.
— Моя душа еще прекрасней! — заверила она толстяка, делая шаг вперед.— Вот хоть у Севера спроси!
Вожак, однако, сейчас больше походил на каменного истукана, чем на живого человека. Он знал, что незадачливый жрец понимает все совсем не так. Никто и не собирался его соблазнять. Он просто проходил обряд посвящения в их маленькое общество. Отчего-то Север ни на миг не усомнился, что спасенный митрианец пойдет с ними, как и Гана. Он не радовался этому и не злился. Он просто не хотел влиять на принятие решения. Вернувшаяся с целым мешком плодов, собранных в соседней роще, Гана некоторое время прислушивалась к разговору, пока не сообразила, что к чему. Тогда она всплеснула руками и мгновенно включилась в игру.
— Ах, Соня! Хоть ты и прекрасна, но, похоже, не в его вкусе! — уверенно заявила она.— Правда?
Увидев, как жрец закатил глаза и зашептал охранительную молитву, отчаянно взывая к своему покровителю, Север чуть заметно хмыкнул и обменялся насмешливым взглядом с Соней, которая кивнула на подругу. Вожак понял ее мысль. Впрочем, он и сам не раз удивлялся тому, как быстро удается девушке, выросшей в Яме, приспосабливаться к нормальной жизни.
— Я ведь тебе больше по нраву? — лукаво спросила Гана, зазывно улыбаясь.
— Я думаю, мне лучше уйти,— побелевшими губами прошептал зингарец и на ватных ногах медленно побрел прочь.
— Вот ведь лень до чего доводит,— ехидно заметила Соня.— Лишь бы не работать!
— Я с тобой, жрец! — обрадовалась Гана.— Мы найдем укромное местечко, ты обнимешь меня, и пусть мудрость Всеблагого озарит мою заблудшую Душу.
— Нет!!! — завопил тот, чуть не рыдая.— Пожалуй, мне лучше остаться!
— А-а-ха-ха-ха! — расхохоталась девушка.— Соня, он нас боится! — поделилась она своим открытием.— Какой душка! Дрожит и потеет, как шлюха в храме Митры!
— Все! — Север решительно поднял руку, останавливая издевательство над беднягой.— Во всем следует знать меру. Я считаю, что грех гордыни наказан, причем с избытком.
— Послушай, жрец,— сказала Соня, когда огонь в очаге запылал и подстреленная Севером лань, истекавшая над огнем соком, начала источать аромат, предвещавший скорую трапезу, а люди уютно расположились вокруг, коротая время за чаркой вина.— Хоть бы имя свое назвал. Ну какой ты мне, к Нергалу, отец, когда ты всего-то лет на десять старше меня самой!
Говоря откровенно, она несколько преуменьшила разницу в возрасте, но жрец не заметил этого.
— Зовут меня Мурзио,— ответил он.— А ругаться нехорошо, дочь моя.
— Нехорошо с грязными копытами сидеть за столом! — не моргнув глазом, парировала Соня.
— Это не грязь,— с достоинством ответил жрец, тем не менее прикрывая замызганные ступни подолом своего одеяния.— Это плоть земли.
— Вот и смыл бы ее в ручье,— стояла на своем девушка.
— Что ж…— Мурзио со вздохом поднялся.— Не пристало гостю спорить с хозяином,— изрек он и отправился к ручью.
Опустив ноги в холодную воду, митрианец поморщился: непривычное ощущение не было приятным. Сам он считал себя подвижником, едва ли не мучеником, призванным претерпевать лишения ради того, чтобы нести дикарям свет истинной мудрости. А какое при этом имеет значение чистота тела? Главное, чтобы дух оставался незапятнан! Правда, оттирая ноги от грязи, он вспомнил, как нелегко далось ему постижение этой истины. Пожалуй, если бы не свалившиеся на его голову беды, вовремя укрепившие слабый дух, он так и не сумел бы отказаться от пагубного ублажения плоти.
И вот сейчас он совершенно неожиданно для самого себя почувствовал стыд, вызванный словами распущенной девицы.
Мурзио сокрушенно покачал головой: оказывается, сильно еще в нем влияние мирского. Он старательно вымыл не только ноги, но также руки и лицо, и вернулся к костру изрядно посвежевшим, что удивило его самого.
Он уселся на прежнее место, старательно избегая встречаться взглядом с девушками, чьи насмешки приводили его в непонятное смущение. На добровольно выбранном им пути он часто встречался с женщинами, девушками и девочками, но никогда не обращал на них особого внимания, да и сам он всегда оставался для них жрецом или мучеником, как он втайне желал, чтобы его называли. Эти же двое не просто не придали значения его сану и отнеслись к нему как к мужчине, но, к немалому удивлению митрианца, заставили и его почувствовать себя мужчиной. Причем мужчиной молодым, совсем ненамного старше любой из них.
