Все же насколько мир субъективен! Любовникам показалось, что прошло лишь мгновенье, которое только распалило, но не принесло насыщения. По мнению же Фроси, это был самый длинный любовный акт в истории. На самом же деле танго втроем длилось не более пятнадцати минут.
Когда засов с другой стороны щелкнул, Ефросинья выбралась из своего сомнительного убежища, стряхнула пыль с одежды и отдышалась. После произошедшего разговор с князем не казался чем-то страшным.
Примерно через четверть часа дверь отворилась и на пороге появился Никита Иванов.
— Тебя ждут, иди за мной.
На этот раз её привели в светлую гридницу. На высоком стуле восседал князь Владимир. Его желтое лицо осунулось, под полуприкрытыми глазами залегли тени, пальцами правой руки он массировал висок. Высокие бояре расположились на лавках вдоль стены. Возле другой стены сидела Кирияна с отцом. Ефросинья зашла и поздоровалась, поклонившись в пояс князю и с почтением кивнув боярам. Нравится им или нет, но по мужу статус у неё выше, чем у чиновников. Судя по лицам, многим это действительно не нравилось.
— Мы позвали тебя в три часа дня, сейчас пять, где ты была так долго?
Ефросинья на мгновенье задумалась. Сдать тиуна и заявить, что он продержал её в клети почти час? Так не факт, что она после этого до дома сможет живой добраться, ведь у княгини любовник кто-то из бояр. Она внимательно осмотрела присутствующих. «Кто из них? Тот, у кого свита расстёгнута на три пуговицы или черноволосый красавец, что салютовал бокалом Верхуславе на свадебном пиру?» В любом случае о вынужденном заточении следует промолчать. Во-первых, тиун решит, что его испугались, а во-вторых, любовники не заподозрят, что о них известно.
— Княже, я возвращалась из деревни Герасимка, где проверяла состояние дел. Как только прибыла в Муром, отрок провел меня во дворец, — ни грамма не солгав, ответила Фрося.
Владимир кивнул, приняв ответ, и тихим шелестящим голосом продолжил:
— Я тебя позвал и собрал суд боярский, потому что Кирияна Ретшевна виру за обиду требует. Говорит, прокляла ты её.
Фрося удивленно подняла брови. Заявление было, мягко говоря, неожиданным. Аккуратно подбирая слова, она спросила:
— А можно узнать, каким образом, по мнению Кирияны Ретшевны, я прокляла её?
— Были разные? — сощурился боярин Ретша.
— Не было никаких, — отрезала Фрося.
Князь поднял руку, все замолчали.
— Дочь боярская заявляет, что ей под порог была положена грамота с проклятьем «Геены огне[1]». О том у нее есть видоки, которые показали на тебя.
Этот день просто обязан войти в тройку самых нелепых дней во Фросиной жизни.
— Я ничего не писала Кирияне и во дворе у нее не была, — устало произнесла она.
— Князь мой, — подал голос боярин Позвизд, — всем известно, что супруга сотника нашего — девушка из глубинки. Ну откуда бы ей грамоту знать? Не могла она проклятье написать, а к писарю с таким не пойдешь.
Складно, конечно, боярин говорит, но есть одно «но»…
— А мне говорили, что грамотная ты, — князь вопросительно уставился на невестку.
— Грамотная, — подтвердила Фрося, — более того, считаю, что колдовства не существует.
— Сказала ведьма лесная, — прошипел боярин Ретша.
— Уважаемый, — Фрося повернулась к Кирияниному родителю, — это так замечательно жить в невежестве, мир тогда сразу наполняется волшебством.
Кто-то из молодых бояр кашлянул, пряча смешок.
— Я требую позвать видоков! — толстобрюхий Ретша побагровел от злости.
— Княже, а можем ли мы выслушать их по отдельности, да так, чтобы один не знал, о чем говорит другой? — попросила Фрося.
Князь Владимир если и удивился, то виду не подал.
— Пусть так будет. Позови первого видока.
В гридницу вошел крепкий мужчина лет тридцати. Он снял шапку и поклонился в пол. Представился, разъяснил, что конюхом служит у боярина. А после, не поднимая глаз, поведал, как Ефросинья грамоту под крыльцо прятала. Бояре выслушали рассказ с непроницаемыми лицами.
— А что делала Ефросинья Давыжая на дворе у боярина Ретши? — спросил князь.
— Так к госпоже Кирияне пришла. Я и впустил. После истопника послал за боярыней.
Князь кивнул.
— А когда пришла я? — подала голос Фрося.
Мужи загалдели.
— Молчала бы ты, женщина, когда тебя не спрашивают, — пробасил черноволосый боярин. Ефросинья посмотрела на него внимательно. Вот он. Именно его голос она слышала сегодня в клети.
— А кто за меня говорить будет? А, уважаемые? Супруг мой воюет, отца моего крестного вы не позвали! — Фрося заставила голос звучать твердо и громко. — Я имею право задавать вопрос видоку. Как любой из вас. — На самом деле она понятия не имела, может или нет. Ведь о правилах судебного процесса сведения не дошли. Но раз князь её не остановил, то значит можно. — Когда я пришла на двор?
— Так, это… — замялся конюх, — с утра.
— Хорошо. А платье на мне какое было?
Слуга жалобно посмотрел на Ретшу. Тот на мольбу во взгляде никак не отреагировал.
— Так, это… в синем.
— Ясно.
— Вышла-то хоть Киряна ко мне?
— Нет, болезной сказалась.
Князь кивнул, отпуская свидетеля. Вошел другой. Тоже слуга. Истопник. Хромой, на лице и руках следы старых ожогов. Повторил сказанное конюхом слово в слово.
— Почтенный, а когда случилось-то всё? — спросил князь.
— Вчера вечером, вестимо, — не растерялся он.
— А надето на мне что было? — уточнила Фрося
— Неужто я бабские тряпки помнить буду?
— Хорошо. Кирияну-то кто звал? — поинтересовался боярин Позвизд.
— Холопка наша, а я во дворе в это время был да видел, как супруга Давыда Юрьича под крыльцо бересту сунула. Потом, не дождавшись госпожи Кирияны, со двора и пошла, — с незыблемой уверенностью поведал старик.
Свидетелю задали еще несколько вопросов, а после отпустили. Бояре перешептывались, князь барабанил пальцами по подлокотнику.
— Видоки мои подтвердили, что эта женщина была на моем дворе и спрятала проклятье под крыльцо! — отдуваясь от жары, прогрохотал Ретша.
— Ага, только брешут они, как сивы мерины! — хмыкнул Позвизд, наматывая на палец свою бороденку.
— Ну, мало ли, запамятовали мелочи, главное-то сказали!
— Что ты им велел, то и сказали.
«Интересно, с чего это вдруг тесть княжеский защищать меня вздумал?» — задумалась Фрося.
— Значит, любая девка безродная может обиду боярину учинить?! Где это видано?! — заголосил Ретша.
— Дочь твоя, от рабыни прижитая, мнит о себе много. На супругу князя Давыда напраслину возводит, — скривился Позвизд.
Бояре все больше распалялись, не обращая внимания на сидевшего рядом князя Владимира. И скорее всего, суд закончился бы дракой, если бы не с грохотом распахнувшаяся дверь.
Все разом замолкли и повернули головы. В гридницу вошел Жирослав Ретшевич. Надменная улыбочка на пол-лица, походка легкая, непринужденная. Увидел высокое собрание, бровь левую приподнял, поклонился князю.
— Здрав будь, княже, радуйтесь, высокие бояре! Эка вы еще толще стали за этот месяц!
— Пошел вон, отрок, — процедил чернобородый любитель княжих жен.
— И тебе не хворать, Богдан, — усмехнулся в ответ дружинник.
— Жирослав, ты что не видишь, суд княжеский идет, негоже врываться, — процедил Ретша.
Жирослав вновь оглядел присутствующих, словно только увидел и сестрицу свою, и ягу перед князем стоящую.
— Суд — это нужно. Он отлагательств не терпит. А то вернется Давыд Юрьич, не до судов над его супругой будет. Я-то подожду, и послание от сотника подождет, у вас же дело великой важности.
Боярин Ретша покрылся красными пятнами. Князь сжал в тонкую полоску свои бескровные губы и махнул рукой, мол, давай свое послание. Жирослав протянул бересту. Владимир Юрьевич прочитал её. Фрося пыталась уловить хоть тень, хоть намек на эмоцию. Все ли с Давидом хорошо, скоро ли вернется? Но лицо князя оставалось беспристрастным.
— Скажи, что я согласен. Любое решение, что он примет, будет иметь силу слова моего.
