Затем вождь приказал обеим женщинам встать и надел каждой на шею свой диск. Этот диск и теперь висел на груди черноволосой рабыни, и она не осмеливалась дотронуться до него.
Она удивилась, когда вождь приказал Янине отвести блондинку в клетку и запереть ее там. Но еще сильнее она удивилась, когда вождь схватил ее за плечо и втолкнул в свою хижину. Теперь они сидели вдвоем — Янине вождь запретил входить, приказав уйти в маленькую хижину, где трех рабынь держали во время пиршества. Янине явно не хотелось уходить, и черноволосая женщина насмешливо улыбнулась, о чем впоследствии пожалела. Она все же чувствовала испуг: еще никогда ей не приходилось оставаться наедине с мужчиной, особенно как рабыне с господином.
— Прошло уже много времени с тех пор, как состоялся суд, — задумчиво проговорил Отто, — и с тех пор, как я был в цирке.
— Да, господин, — согласилась она.
Где-то снаружи, за частоколом раздался угрожающий рык — вероятно, в деревню забрел какой-то хищный зверь. Рабыня съежилась.
— Это лесной лев, — сказал вождь. — Ты относилась ко мне пренебрежительно и жестоко, — продолжал он. — На арене ты приказала связать меня, на корабле пыталась пожаловаться на меня Палендию.
Снаружи снова раздался рык.
— Ты хочешь, чтобы тебя вышвырнули за ограду? — спросил вождь.
— Нет, господин! — вскрикнула она.
— Таких, как ты, надо не скармливать львам, а оставлять на пищу фильхенам. («Фильхенами» называли мелких всеядных прожорливых грызунов. Они жили в норах.)
— Прошу вас, не надо, господин, — едва слышным голосом попросила она.
— Ты ничтожество, — сказал вождь.
— Да, господин.
— Ты хорошо выглядишь сейчас, стоя голой на коленях перед мужчиной. Тут твое место, — грубо сказал он. — Я презираю тебя:
— Господин? — недоуменно спросила она.
— Когда-то я считал, что ты сможешь стать достойной рабыней, — продолжал он.
— Не понимаю… — она увидела, что вождь разматывает длинный сыромятный ремень.
— Подними руки и сдвинь запястья, — потребовал он.
Она смотрела, как он связывает ее запястья, оставляя длинный свободный конец ремня — как на руках рабыни Акселя. Ее поставили на колени лицом к столбу и привязали к нему.
— Ты ведь фригидна, да? — презрительно спросил он.
— Не знаю, господин.
— Плеть хорошо объясняет женщинам, что быть холодными нельзя.
— Я не считаю себя холодной, господин!
— Неужели? — деланно удивился вождь.
— Попробуй меня, — сдавленно попросила она.
— Попробовать тебя? — изумился он.
— Да! У меня какое-то странное чувство — такого я никогда не испытывала или, по крайней мере, не с такой силой. Я не считаю себя фригидной, я хочу быть в руках своего господина!
— Ты, судебный исполнитель, женщина с Тереннии, хочешь оказаться в руках господина? — недоверчиво переспросил он.
Неожиданно беспомощно и жалко она прильнула к столбу.
— Да, — хрипло умоляла она, — да!
— А ты не думаешь, что я поставил тебя к столбу только для того, чтобы выбить из тебя всю дурь? — с затаенной угрозой спросил он.
— Вы будете бить меня? За что?
— Ты была рабыней по закону, когда подчинилась мне в темноте, на «Аларии», — объяснил он. — Но я не стал напоминать о твоем рабстве. Я продолжал уважать тебя, относиться к тебе так, как к свободной женщине из сословия хонестори, даже патрицианке, и только поэтому не стал завязывать тебе рот — я взял с тебя обещание молчать. Но ты солгала мне. Я поплатился, поверив твоему слову. Ты закричала, и нас обнаружили варвары. Нас всех могли перебить. Ты вела себя как предательница и лгунья!
— Господин… — попыталась оправдаться она.
— Тебя надо убить как солгавшую рабыню! — бешено крикнул он.
Она забилась в ужасе.
— Тогда я понял, что ты недостойна, что ты более ничтожна, чем самая презренная из рабынь.
— Не бей меня! — зарыдала она.
— Ты будешь наказана, ничтожная тварь! — рявкнул он.
Но он ударил рабыню всего несколько раз и в ярости отшвырнул плеть. Одним взмахом ножа он перерезал ремень, и рабыня соскользнула по столбу на пол.
Вождь вернулся к креслу и устало упал в него.
Рабыня распростерлась у столба. Она не могла поверить тому, что с ней произошло.
До сих пор ее никто не бил, кроме женщин, которые вымыли ее в деревянной лохани. А теперь она, избитая рабыня, лежала на жестком тростнике.
— Я уже наказана, не правда ли, господин? — наконец осмелилась спросить она.
— Твое наказание еще даже не началось, — отрезал вождь.
Она встала на четвереньки, подползла поближе и попыталась поставить ногу вождя к себе на голову.
— Рабыня умоляет своего господина простить ее, — пролепетала она.
Вождь досадливо отдернул ногу.
— Прошу вас, дайте мне возможность угодить вам…
Он не ответил.
— Разве мое тело вам безразлично?
Она сказала так, ибо в своей наивности считала, что для вождя важнее всего ее красивое тело, а не нежная чувственная женственность и безграничная покорность рабыни. Она не знала, что истинная глубина ее рабства заключена в ее сердце и чреве, в ее мыслях, преданности, тепле, любви, желании самоотверженно служить господину, полностью отдаться ему, делать все, что ему угодно. То, что ее тело было красивым, возбуждающим и притягательным, радовало ее, казалось, помогало выразить внутреннее рабство и любовь, ибо с первого момента, как она увидела на Тереннии этого громадного, свирепого мужчину, она страстно пожелала, чтобы он хотел ее, заботился о ней, был внимателен и в то же время безжалостно надел бы на нее цепи, чтобы завладеть ею.
— Позвольте услужить зам, — попросила она еще раз, уже ни на что не надеясь.
— Разве женщина с Тереннии может знать, как надо служить мужчинам?
— Научите меня, — умоляла она.
— Отведай плети и научишься, — сердито оборвал ее вождь.
Она понурилась.
— Неужели ты считаешь, что я привел тебя сюда, чтобы ты услужила мне?
Она удивленно подняла голову.
— Я привел тебя, только чтобы наказать и унизить.
— Позвольте доказать, что я такая, какой вы бы хотели видеть меня… — робко начала она.
— Какая же ты? — насмешливо спросил вождь.
— Я рабыня, господин.
— Да, но какая рабыня?
— Любящая рабыня, которая станет служить вам каждой частицей своего тела, всей собой без остатка!
— Умная рабыня, — иронически протянул вождь и вдруг крикнул: — Рабыня-лгунья!
Удар обрушился на ее лицо. Женщина упала на колени, вытирая губы руками. Глядя на вождя, она неожиданно испытала еще более странное чувство — смесь страха и ненависти, отчаяния, желания и беспомощности.
