Этот зал был намного больше, здесь были столы с резными ножками и широкие лавки со спинками, под стенами сундуки и скрыни, даже плетеные корзины. В помещении было около десятка стражей. Они вполголоса переговаривались, чесались, звякали оружием. От них пахло кровяной колбасой с чесноком. Под стеной высился трон. Томас видел, не отрывая щеки от пола, как в зал вошел Ночной Сокол, сел на этот трон. Он был все в той же черной одежде, только теперь на нем была еще и золотая цепь, а в поясе он почему-то подпоясался простой веревкой. Глаза пронизывающе смотрели на пленников.
Рядом с троном в богатом кресле сидела Яра. Теперь она была в роскошном платье, полностью скрадывающем фигуру, золотые волосы убраны под странный головной убор. В руке у нее был кубок, она неспешно прихлебывала, вполголоса переговаривалась с Ночным Соколом. В ее глазах Томас мог прочесть лишь холодное торжество.
Ночной Сокол с презрением взглянул на связанного рыцаря. Голос его был таким резким, словно он бил мечом плашмя по листу железа:
— Выходит, это тот самый меднолобый, что сорвал замысел половецкого хана выявить заговорщиков?..
— Тот, — кивнула Яра. — Он так храбро бросился рубить и крушить! Это надо было видеть.
— Представляю, — сказал Ночной Сокол насмешливо. — Сверкающая безмозглая башня с длинным мечом... Но нет худа без добра. Там он напортил, но зато быстрее доставил тебя ко мне.
Горше плена было сознание, что, оказывается, и не спас от половцев вовсе, а она, находясь под защитой хана в полной безопасности, играла роль приманки в каком-то сложном заговоре, ниточки которого держали в своих руках здесь — и наверняка слуги Тайных!
— Прекрасно, — повторил Ночной Сокол. Он откинулся на спинку трона, с холодным сочувствием кивнул женщине. — Бедняга, тебе пришлось вынести так много!
— Я могла бы это сделать раньше, — ответила она тем же холодным ровным голосом, которого Томас от нее не слышал раньше, — но они держатся скрытно, а мне нужно было узнать у них все.
— Прекрасно, — повторил человек, у которого было много имен. — Итак, чем эти двое так опасны?
Томас повернулся к калике. Тот хмуро смотрел в пол. Он не был похож на человека, у которого зреет план, как вырваться из рук врага.
— Опасны напоминанием об истоках, — сказала она. — Если бы Иисус узрел то, во что мы превратили его учение, согласился бы он?
Ночной Сокол быстро взглянул на связанных пленников. В близко посаженных глазах блеснула тревога, голос стал предостерегающим:
— Думаю, что только возрадовался бы! Мы лишь продолжили и углубили...
Яра успокаивающе подняла ладонь.
— Они уже покойники. С ними можно не считаться... Главное в том, что первохристианство совсем другое, чем то, что несем мы. А эта чаша содержит кровь самого Христа! Всякий, кто берет ее в руки, проникается теми идеями, которыми жил сам учитель. А нам это не просто нежелательно...
Сокол Ночи кивнул. Лицо было угрюмое.
— Вопрос щекотливый... Это о благородной войне за Гроб Господень надо кричать на всех перекрестках, но не о том, что мы от имени Христа воюем и с ним же! Об этом должны знать лишь самые-самые посвященные!.. Страшно подумать, если об этом узнает простой народ.
— Только простой?
Он небрежно отмахнулся.
— Они все простые, будь то короли или простолюдины.
Томас лежал, сцепив зубы. Было горько, потому что в последние дни уже начал смотреть на эту простолюдинку как на равную человеку благородного происхождения. Но подлая порода рано или поздно скажется, как учил его отец.
Он поймал пристальный взгляд калики. Похоже, тот спешно вспоминал, что они сказали женщине или о чем говорили при ней. Томас попытался вспомнить сам, но мысленно махнул рукой. Было так горько, что сердце заболело. Да обо всем говорили! И все эта змея знает о чаше!
Ночной Сокол что-то вспомнил, засмеялся:
— Ты сделала больше, чем ожидали. Он дал такой прочнейший обет защищать и оберегать тебя, что ни король, ни папа римский, ни сам Бог не заставили бы его нарушить! Даже сам не мог бы! Каково? Такого я еще не встречал.
Ее лиловые глаза скользнули по лицу рыцаря, тут же ушли. Ему на мог почудилось смятение, даже сочувствие.
— Это было очень умно, — продолжал он с похвалой. — Ты сумела наложить на него нерушимейшие путы!
Яра сказала — глаза долу:
— Это получилось... если это правда... случайно.
— Какие случайности в нашем великом деле? — голос ночного хищника был насмешливым, затем похолодел, стал ледяным: — Стража! Убейте этих! Обоих!
Томас ахнул. Глаза от изумления полезли на лоб.
— Меня? Как простолюдина? Даже без поединка?
Страж, широко оскалясь, вытащил из-за пояса широкий нож, вразвалку подошел к пленникам. В глазах Томаса не было страха, только безмерное удивление.
Страж схватил Томаса за грудь, приподнял. Властелин замка бросил брезгливо:
— Рыцарские поединки?.. Условности чести?.. Дурак, пришло время новой веры. И новых людей... Зарежь этого дурака, как свинью!
Страж занес нож, но в этот момент раздался холодный и злой голос женщины:
— Стой!.. Этот дурак умрет гордо и красиво. Он так и не поймет. Он умрет, считая себя победителем.
— Ну и что? — спросил Ночной Сокол неприятным голосом.
— Он будет думать, что моральная победа за ним!
— Мне все равно, что он будет думать. Но он окажется в могиле, а я буду ходить по этой земле. Режь эту англскую свинью!
— Погоди! — снова сказала женщина настойчиво, — Во имя пользы брось их в свою каменоломню. Эти два быка могут делать работу десятерых. Уже через неделю они будут совсем не такие гордые! И поймут, что настоящая победа все-таки за тобой.
Воин с зажатым в кулаке ножом смотрел то на нее, то на своего хозяина. Тот поколебался, нехотя кивнул.
— Ты мыслишь верно, но слишком эмоционально. А нам завещано Великим Основателем более простые решения...
На них надели цепи, повели, подталкивая, прочь из замка.
— Попался бы мне их Великий Основатель! — прорычал Томас яростно.
Калика опустил глаза, лицо его было серым, как земля, несчастным. Когда заговорил, голос прерывался, словно незримая рука сжимала горло:
— Когда дом строит один человек... он строит его таким, каким хотел. А представь себе, что яму под основание копали прадеды, камни да глыбы таскали деды, утрамбовывали, утаптывали, стены первого поверха начали возводить отцы, стены второго — сыновья... А когда дело дойдет до крыши, то будет ли она такой, какую рисовал их пращур, который начинал?
Томас подумал.
— Ну, сохранились же рисунки... На папирусе так долго не сохранишь, но если на пергаменте, да еще если эту телячью кожу хорошо выделать... и не давать писцам соскабливать...
