Питер Бретт - Дневная битва

– Или ей не понравилось, что они сказали, – пробормотала Манвах.

– Что там происходит? – спросила Инэвера, холодея.

– Они зовут дамаджи’тинг Кеневах, – ответила Манвах, породив в Инэвере трепет. – Последнее слово будет за ней. Теперь молись.

Дрожа, Инэвера опустила голову. Ее уже достаточно напугала дама’тинг. Мысль о том, что для оценки явится их главная…

«Пожалуйста, Эверам, – взмолилась она, – позволь мне быть плодоносной и выносить сынов Каджи. Если я буду най’тинг, моя семья не переживет позора. Даруй мне только это, и я навеки отдамся тебе».

Коленопреклоненные, они долго молились при тусклом красном свете.

– Мама? – позвала Инэвера.

– Что? – ответила мать.

Инэвера сглотнула:

– Если я бесплодна, ты все равно будешь меня любить?

На последних словах ее голос сломался. Она не хотела плакать, но почувствовала, что смаргивает слезы.

В следующий миг Манвах обняла ее:

– Ты моя дочь. Я буду любить тебя, даже если ты погасишь солнце.

После нескончаемого ожидания вернулась Кева, сопровождаемая другой невестой Эверама – старшей, худой, с острым взглядом. На ней были белые одежды дама’тинг, но покрывало и платок – из черного шелка. Дамаджи’тинг Кеневах – самая могущественная женщина Красии.

Дамаджи’тинг взглянула на обнявшихся мать и дочь, и те поспешно разделились, утерли глаза и снова опустились на колени. Ничего не сказав, она направилась к костям и долго изучала расклад.

Наконец Кеневах буркнула:

– Забирай ее.

Инэвера задохнулась, когда Кева подскочила к ней, схватила за руку и вздернула на ноги. Она ошалело посмотрела на мать и увидела страх в округленных глазах:

– Мама!

Манвах повалилась ничком, вцепилась в подол белого балахона Кевы, когда дама’тинг оттащила Инэверу.

– Пожалуйста, дама’тинг! – возопила она. – Моя дочь…

– Твоя дочь больше не имеет к тебе отношения, – оборвала ее Кеневах, а Кева брыкнула ногой, высвобождая подол из хватки Манвах. – Отныне она принадлежит Эвераму.

– Тут какая-то ошибка, – беспомощно сказала Инэвера, когда Кева повела ее по дороге, крепко держа за локоть.

Казалось, ее гнали не во дворец, а на порку С ними шли дамаджи’тинг Кеневах и послушница Мелан, най’дама’тинг.

– Кости не ошибаются, – возразила Кеневах. – А ты должна ликовать. Ты, дочь корзинщицы и заурядного шарума, будешь обручена с Эверамом. Разве не видишь, какая честь выпала на долю твоей семьи?

– Тогда почему мне не позволили проститься с родными? Даже с матерью? – Манвах наказывала ни в коем случае не отвечать вопросом на вопрос, но Инэвере было все равно.

– Лучше отсечь их разом, – посоветовала Кеневах. – Теперь они ниже тебя и несущественны. Тебе не позволят видеться с ними во время обучения, а к моменту, когда будешь готова пройти испытание для белых одежд, ты и сама не захочешь.

У Инэверы не нашлось ответа на столь дикое утверждение. Не захотеть увидеть мать? Брата? Это немыслимо. Она затоскует даже по отцу, хотя Касаад, по всей вероятности, вообще не заметит ее отсутствия.

Вскоре показался дворец Каджи дама’тинг. Будучи ровней даже дворцам виднейших Дамаджи, он был окружен двенадцатифутовой меченой стеной, надежно защищавшей как от дневных врагов, так и от алагай. За нею Инэвера не раз видела высокие шпили и огромный дворцовый купол, но никогда не бывала внутри. В большие ворота не входил никто, кроме дама’тинг и их учениц-послушниц. На эти священные земли не смел ступить ни один мужчина, включая самого андраха.

По крайней мере, так Инэвере говорили, но, когда ворота – казалось, распахнувшиеся сами собой – захлопнулись за ними, она углядела двух мускулистых мужчин, которые толкали створки. На них были только белые бидо и сандалии, а волосы и тела блестели от масла. У обоих на лодыжках и запястьях сверкали золотые оковы, но Инэвера не заметила цепей.

– Я думала, во дворец не пускают мужчин, блюдя непорочность дама’тинг, – пробормотала Инэвера.

Невесты Эверама отрывисто расхохотались, как от хорошей шутки. Прыснула даже Мелан.

– Ты наполовину права, – ответила Кеневах. – У евнухов нет ядер, а потому они не мужчины в глазах Эверама.

– Значит, они… пуш’тинги? – уточнила Инэвера.

Кеневах гоготнула:

– Ядер нет, но копья достаточно хороши для мужского ремесла.

Инэвера болезненно улыбнулась, когда они взошли по широким мраморным ступеням, отполированным до девственной белизны. Она съежилась, стараясь казаться как можно меньше и неприметнее, а очередные рабы в золотых кандалах, еще более красивые и крепкие, распахнули огромные двери. Рабы поклонились, и Кева мазнула одного пальцем под подбородком:

– День выдался трудный, Хавель. Придешь в мои покои через час, принесешь горячие камни и благовонные масла, чтобы снять напряжение.

Рабы молча отвесили глубокие поклоны.

– Им запрещено говорить? – спросила Инэвера.

– Они не могут, – ответила Кеневах. – Языки им отрезали вместе с ядрами, и евнухи неграмотны. А потому никому не расскажут о чудесах дворца дама’тинг.

И в самом деле, дворец изобиловал роскошью и богатством, превосходившими всякое воображение Инэверы. Все, начиная с колонн и высокого свода и заканчивая полами, стенами и лестницами, было вытесано из безупречного белого мрамора, отполированного до яркого блеска. Толстые ковры ручной работы, поразительно мягкие под ее босыми стопами, выстилали коридоры, наполняя их красками. На стенах висели гобелены – шедевры, на которых оживали притчи Эведжаха. На мраморных подставках красовались великолепные керамические сосуды, покрытые глазурью, а также всевозможные хрустальные, золотые и серебряные вещицы – от изящных статуэток и филигранных изделий до увесистых потиров и чаш. На базаре такие вещи угодили бы под зоркую охрану; на выручку от продажи любой из них семья кормилась бы десяток лет – но кто во всей Красии осмелится украсть у дама’тинг?

В коридорах встречались другие невесты; они проходили мимо – кто в одиночестве, кто щебечущими стайками. На всех были одинаковые одежды из текучего белого шелка, покрывала и капюшоны – даже вне мужского взора. Поравнявшись с Кеневах, все останавливались и глубоко кланялись, а Инэверу, как ни пытались это скрыть, неизменно награждали любопытными и не особо дружескими, оценивающими взглядами.

Некоторые невесты носили под сердцем дитя. Это стало подлинным потрясением, особенно если учесть, что единственные допущенные к ним мужчины были оскоплены, но Инэвера надела маску торгаша и скрыла удивление. Не стоило испытывать терпения Кеневах подобным вопросом, и, коль скоро ей предстоит здесь жить, ответ не замедлит явиться сам.