спускалась ночь.
— Ну что, рад? — Отец поднялся, громко хрустнув коленями. — Я б и сам с легкой душой. Поздно мне, брат. Пусть хоть тебе судьба улыбнется. Пошли спать, богатырь?
Ночью мама плакала. Тихо-тихо.
Думала, мужчины не слышат.
Покончив с кашей, Танни начисто выскоблил миску корочкой хлеба. Наслаждаясь каждым кусочком, съел морковь, которую выловил и оставил напоследок. Затем, прежним манером — держась за стену и стараясь ступать на пятки — дошкандыбал до каменного ведра с водой. Жадно выхлебал целую кружку, заливая желчную горечь отвара. В каморке барака, которую он занимал — подумать только: у него есть своя комната! — чуть-чуть потеплело. Прежде, чем будить Танни, сивилла подкинула дров в погасшую к утру печурку, сложенную из пористого туфа, и заново раздула огонь. Теперь печка — пузатая, как купец Гидеон — будет довольно гудеть до обеда. Утренний озноб бежал с позором, а скоро тут станет совсем жарко. Живут же люди! Дров жгут — сколько захотят…
Делать было нечего. Умостившись на табурете, Танни принялся смотреть в окошко. Окно было с настоящим стеклом. Да еще, небось, колдовство наложено. Не бывает таких прозрачных стекол! Эльза сказала: так нужно, чтобы люди быстрее поправлялись и правильно менялись. И отвар для этого, и стекло. Бруски базальтовые под потолком, все в рунах. Это сколько ж знать надо, чтоб чары творить? За десять жизней не выучишь! А он еще хотел к королевскому магу в науку…
Нет уж! Наша дорога — в грузчики.
За окном кружились мохнатые белые мухи. Они рождались из воздуха, из таинственной паузы между вдохом и выдохом, и тихо ложились на землю, укрывая ее пушистым одеялом. В завораживающем танце снежинок чернели срубы соседних бараков, укрытые пухлыми шапками. Снег придавил госпитальные постройки к земле, подступил снизу и сверху, грозясь погрести под собой жалкие творения людских рук. Танни улыбнулся. Он любил снег. А когда его выпадало много — и вовсе счастье. Жаль, сейчас на улицу не выберешься. Набрать бы полные пригоршни морозного пуха, слепить упругий снежок, запустить в ворону, вышагивающую по целине с важностью бургомистра…
Теперь ему будет не до забав. Он уже взрослый. Работник. Танни и раньше не сидел без дела: помогал матери по хозяйству, бегал в порт, крутился в ожидании возле швартующихся кораблей. Отнесешь чью-нибудь поклажу на постоялый двор — заработаешь монету. В семье каждый медяк — не лишний. Но это было так, баловство. Участвовать в настоящей разгрузке ему запрещал отец. Спину, мол, сорвешь! И, ухмыляясь, напоминал два правила грузчика: ничего не брать пальцами и ничего не поднимать руками. В детстве Танни сгорал от изумления: как так можно? Ведь берут пальцами! И поднимают руками… Отец хохотал, поправляя малыша: берут руками, поднимают спиной. Со временем, глядя, как трудятся грузчики, Танни догадался, что хотел сказать ему отец на самом деле. Теперь он станет работать по-настоящему. Скрип сходен, «гуляющих» под ногами, запахи моря, смолы и дегтя, острых пряностей и ворвани; крики чаек над головой… А ты большой, ты силач — сильнее всех! Ты взваливаешь на спину тюк величиной с гору, или дубовый брус размером с колокольню. Товарищи смотрят на тебя с молчаливым уважением. Если подначивают, то без злобы. У тебя кулачищи с пивную кружку. Если таким приложиться к уху обидчика…
Драться Танни не любил, но время от времени приходилось. А когда он станет главным силачом — кто ж его задирать осмелится? Нет, отец правильно придумал насчет размена. Глаза и пальцев на ногах было, конечно, жаль. Но даже сопляки, кто ходит без штанов, с голым задом, понимают: за все надо платить. Бывает, платишь деньгами, а бывает и по-разному.
Хотя Хильде, например, ничего не отрезали.
Эх, Хильда, сбитые коленки…
* * *
…круговерть, метель, буран — пурга из лепестков, белых и розовых. Налетчик-ветер коварно проникает в сад, срывая одежды с красоток-вишен. И, не в силах удержать добычу, обсыпает весенним, шелковым снегом Танни и Хильду с головы до ног.
— Тили-тили-тесто, жених и невеста! — вопит Юсик-звоночек. Вредный малявка, он всегда орет им в спины. — Не сойти вам с места!
Хильда и Танни хохочут. Их давно дразнят «женихом и невестой». Они привыкли. Дочь зеленщика Хьюго на полтора года старше Танни, но, как ни странно, не чурается водить компанию с мальчишкой младше себя — да и с его приятелями тоже. С другими девчонками ей скучно. Она резвее Танни лазит по деревьям, таская яблоки из чужих садов, может с первого взгляда отличить лигурийский барк от даотхийской баркентины, а норхольмский драккар — от ригийской галеры, и удит рыбу в сто раз лучше рыжего хвастуна Джеронимо. А еще она красавица. У нее вечно содраны коленки. И нос облуплен от солнца. Самая лучшая девчонка на свете! Танни не обижается на «тили-тили тесто», и даже чуточку гордится.
Они стоят в тени стены. Шершавый песчаник теплый, почти горячий — солнце прогрело камень насквозь. Хильда больше не смеется. Кусает губы, сделавшись непривычно серьезной.
— Знаешь, Танни… Меня завтра в Янтарный грот ведут.
— Зачем?
— На размен.
— Ух ты! — вырывается у Танни.
Танни тоже предстоит размен. Не скоро, через год. Вспоминая об этом, он всякий раз ощущает холодок в груди. А тут надо же! — девчонка, а говорит о размене спокойно, и совсем не боится. Танни глядит на хмурую подругу, и восхищение бесстрашной Хильдой, радость за нее куда-то исчезают. Так прячутся бродячие шавки при виде бойцового кобеля.
— Кого из тебя сделать хотят?
— Невесту. Чтоб замуж, и детей рожать.
Хильда, потупившись, смотрит в землю. Теребит нефритовый кулон, подарок отца. Кулон она носит на шнурке витой кожи. Сейчас шнурок порвется, и Хильда зашвырнет темно-зеленого козленка за три моря.
— Тебе ж рано — замуж! И рожать…
— Отец сказал, я после размена повзрослею.
Танни хочет спросить, что Хильде отрежут, чтоб она стала взрослой. И не решается. Она, небось, и сама не знает. Ее в грот еще не отвели. Вместо этого он с замиранием сердца бросается в другой омут:
— За кого замуж?
— Отец сказал: за Мозеса. Сына торговца вином. А я не хочу! — отчаянно кричит Хильда. — Не хочу в грот! Не хочу за Мозеса! Он толстый! У него прыщ на носу! И изо рта воняет… Я… я, наверно, из дома убегу…
Крик угас. Теперь Хильда шепчет едва слышно:
— Только ты не говори никому!
— Могила!
Весь вечер, до самой ночи, Танни ждет Хильду возле ее дома, с дорожной котомкой на плече. Они бегут вместе. Нет, не бегут. Танни стоит, мнется с ноги на ногу, и уходит в полночь, не
