– Так. – Соболев стал спокоен и собран.
– В ночь на сегодня вам просто приказали умереть – полагаю, в первую очередь заботясь о сокрытии именно самого факта прежнего влияния. Вы сопротивлялись, но мешало то, что вы искренне признали свою вину перед Платоном Потаповичем. Однако я джинн, и я неплохо читаю людей. Вы, сударь, для трезвого самоубийства слишком скользкий тип и корыстный.
– А ты нахал, – отметил Соболев с интересом.
– Ваше раскаяние куда менее искренно, чем вам кажется, и во второй раз вы с собой пробовали свести счеты, когда заболела душа. Вы знаете, что себя вам уже не переделать, и вам вдруг стало непосильно это принять. Скажем для простоты: вы испытали брезгливость. К себе же.
– Шарль, как ты его! – восхитился Илья. – Я бы вовек не сообразил, но все точно. Он злодей. Но такой… не совсем уж плохой. И он мне родня, учти.
– Илья, я не пытаюсь делать дурное. Лев Карпович, вы утратили нечто важное внутри. Вам больше не интересно гулять и мстить, но вы знаете, что вернетесь к этому, если не найдете иную цель. Я вам готов предложить ее. – Шарль торжественно указал на Илью. – Вы не переделаете себя, но можете воспитать его. То, что я предлагаю, исключительно неоригинально, но полезно. И вовсе не просто.
Соболев нахмурился, дернул ворот роскошного халата, большого, явно принадлежащего хозяину дома – Потапычу. Снова посмотрел на джинна, не без оснований подозревая пси-влияние, полезное, но унизительное. Что он, сам себе не хозяин?
– Ладно же, не сержусь на тебя. Я тебе уже преизрядно отомстил: нынче поутру Ленке своей отписал миллион. Вот и погляжу, как ты ее бросишь теперь. Выхода у тебя не осталось. Как у вас зовут мужиков, сидящих на шее у бабы? Альфонсами?
– Папа! – Голос Элен задрожал от сдерживаемых слез.
– Бросишь – слово нарушишь, – прищурился Соболев. – Не бросишь – сам себя возненавидишь. Иди, иди… И не зыркай, сам виноват. Никто не смеет мне приказы давать.
– О самой Элен вы не подумали? – вздохнул Шарль. – Илья, есть у меня опасение, что сей отец приведет тебя к святости: ты все сделаешь, лишь бы не следовать его глупостям. Позвольте проститься, я занят, и ваше общество меня не прельщает.
Джинн подхватил Элен под локоть и вышел из комнаты, немалым усилием воли вынудив себя не хлопать дверью, но тихо и плотно прикрыть ее… Девушка топнула ногой, погрозила кулаком невидимому отсюда отцу:
– Шарль, клянусь, я быстро промотаю его дурацкий миллион. Я выросла в лесу, я ничего не понимаю в деньгах. Ты только не слушай его.
– Миллион истратить не так уж легко, – улыбнулся Шарль, удивляясь нелогичности происходящего и своему равнодушию и к деньгам, и к поведению Соболева. – Элен, мне совершенно безразлично самодурство этого человека. Но тебе в семнадцать лет надо думать не о том, как извести деньги.
– Меня. Поучать. Не надо. – Темные глаза дочери Соболева сделались совсем черны. Она упрямо прикусила губу, вырвала руку и отступила на шаг. – Я не ребенок. Между прочим, я тебя люблю! И я промотаю этот миллион, слово!
– Боже мой, да ты его копия, – поразился Шарль. – Элен, у тебя типичный соболевский характер, я заметил это еще в поезде, пока вы отдыхали у нас. Это интересно, даже мило, в чем-то и притягательно… но опасно. Для тебя. Нельзя ведь собой не управлять.
– Не делай вид, что не слышал сказанного. – Девушка уже плакала, уши горели, но глядела она упрямо, в упор и не пыталась вытирать слезы. – Шарль! Ты обещал мне во всем помогать. И исполнять капризы. Ты же сам сказал!
– Я обязан жизнью сударыне Элен. – Джинн улыбнулся и склонился, целуя руку и добавляя в голос самую малую толику очарования. – Я помню. Мне очень важно знать, что кому-то я дорог такой, какой я есть. Но в семнадцать лет, Элен, следует не ругаться с отцом и убегать из дома. Надо хотя бы перенимать столичные манеры и учить франконский язык, родной для меня. Еще следует учить историю Франконии, и моду, и традиции, и кое-что из основ виноделия и правил дегустации.
– Ты. Должен. Выполнять капризы! – снова взялась чеканить слова Элен. – Мои приказы… ну пожалуйста.
– Элен, увы, я не идеальный джинн, у меня нет ни дома, ни даже лампы или кувшина, чтобы в них жить на законных основаниях, – развеселился Шарль. – Сперва исполни мои капризы, хорошо? День рождения у тебя в июне. Если я получу в этот день возможность наблюдать примерную мадемуазель, я, пожалуй, сделаю ей предложение.
– Все эти чертовы деньги! – поникла Элен. – Он мстит тебе, ты мстишь ему. А я? Мне плохо, мне тяжело, меня тошнит от паршивой столицы, тут люди толпами толпятся! Меня, бесы вам всем в печень, страх донимает.
– Ты общалась с Береникой? Ужасающие манеры, достойные ремпоезда… Я не мщу. Это не мое, честно. Но я желал бы говорить с тобой на родном языке. Иди и отдыхай, это самый безопасный дом в стране. А я пойду и займусь тем, чтобы и прочие дома и улицы были чуть-чуть спокойнее в будущем.
Шарль наугад толкнул первую дверь. Заглянул в комнату, убедился, что она пуста, изловил Элен и почти силой провел к дивану, усадил, разул и заставил лечь. Накрыл своей курткой ноги. Поцеловал девушку в висок, погладил черные, прямые, шелковые на ощупь волосы.
– Спи, – шепнул он голосом джинна. – Страх уйдет. Ты сильная, ты справишься, я верю в тебя. Ты мне нравишься. По-настоящему. Ты трогательная, но не хрупкая. Наивная по-своему, но не глупая. Интересная, но не идеальная… У тебя замечательные глаза, лисичка, особенно когда ты улыбаешься. Отдыхай.
Без куртки стало несколько прохладно. Шарль вышел в коридор, раздумывая над тем, насколько допустимо применять простую стихийную магию для личного обогрева в пределах области, охраняемой другими магами. Потирая мерзнущие руки, столкнулся лицом к лицу с Еленой Корнеевной. Улыбнулся, сочтя эту встречу первой безопасной и даже приятной…
– Там мне готовы мстить. – Он указал на комнату Соболева, затем на залу, где оставил Элен. – Тут меня пытаются присвоить. Баронесса, у вас нет планов в отношении скромного поднадзорного джинна?
– Шарль, ты от головной боли лечишь? – жалобно вздохнула Ленка, цепляясь за руку джинна и останавливаясь, чтобы передохнуть. – Все, паразиты, как с цепи сорвались. У всех нервы. Я в ремпоезде и слова такого не знала! Бывало, кому следует врежешь – и готово, душа расправилась. Я на расправу скорая, меня все бабы в поезде боялись. Как крикну «гэть» – аж приседали.
– О да, там хорошо. Ваш батюшка весьма сильный начпоезда, он такой… железный человек. С принципами.
Ленка усмехнулась и, не отпуская руку джинна, потащила его по коридору, впихнула в темную комнату, оказавшуюся хранилищем одежды и иных предметов различной и порой сомнительной полезности. Перебрала рукой по плечикам, вытянула куртку:
