/Ядовитое. Коварное. Смертельно опасное. А они еще колебались…/
И тогда Рюг изо всех сил хватил верным своим топором прямо по этим кошмарным глазам, которые выедали, выгрызали его сердце.
Мир взорвался и ослеп.
Крохотные коготки незрячего отныне вопоквая-артолу беспомощно цеплялись за воздух, пытаясь найти хоть какую-то опору.
Голубая кровь, горько-соленая, словно океанская вода, заливала голову Вувахона, пачкая разноцветную шерстку, затекая в открытый в беззвучном вопле рот. Гибкие щупальца — удивительные инструменты, предназначенные для того, чтобы создавать самую тонкую и легкую материю, метались, как перепуганные птицы, — умоляли, просили…
Никто не слышал.
Никто и не хотел слышать.
Еще один удар топора обрубил заднюю часть туловища.
Вувахон извернулся всем телом, содрогнулся от неистовой боли. Жгло огнем — он знал, как это бывает, потому что, еще будучи неразумной личинкой, однажды сунулся к горящему дереву, что вспыхнуло во время грозы от удара молнии. Но тогда он коснулся пламени и отпрянул. А теперь оно поселилось в нем и не желало уходить.
Голубая кровь текла, как вода.
А жизнь не утекала.
Вопоквая-артолу больше не мечтал быть услышанным. Он мечтал умереть.
Руф не помнил, бегал ли он так когда-либо еще.
Он летел вниз по склону, едва касаясь ногами земли, отталкиваясь от камней и коряг, перепрыгивая через поваленные деревья, птицей перелетев через лесную речушку.
И пока он бежал, он слышал душераздирающий крик малыша Вувахона. Тот кричал: «Рруфф! Рруффф!» Были еще всплески неистовой боли и почему-то изображения ярких ковриков с вытканными на них цветами. Один раз вопоквая-артолу даже закричал: «Хоффриххи» — и этот крик пробил грудь человека навылет, словно тупое копье.
— Какие коврики! Ягма забери! Что с тобой?!
Но ответов не было, только крик, постепенно уда-, ляющийся, как если бы у Вувахона не хватало сил. Шрутарх и Шанаданха следовали за братом. Они тоже слышали призывы крохотного пряхи и тоже стремились ему на помощь, но сохраняли хладнокровие. Руф спиной ощущал их
/Это было, конечно, не безразличие. Это было именно то, что отличает человека от аухкана, — умение оставаться собой, контролировать себя в самые тяжелые и страшные минуты и не поддаваться эмоциям./ спокойствие.
Он старался не думать, чего оно им стоило. Вувахон был всеобщим любимцем.
Они в несколько длинных прыжков, больше похожих на парение
/Раскрытые крылья с проявившимся на них рисунком агрессивных намерений/
огромных птиц, каких никто еще не видел под этим небом, преодолели обрыв, песчаную полосу «ничейной» земли и выбежали в долину. Там-то Руф и обнаружил то, что навсегда изменило его жизнь. Изменило сильнее и необратимее, нежели предыдущие смерти и возрождения.
На пятачке вытоптанной травы, обильно политой голубой кровью, над крохотным, изувеченным, слабо подрагивающим тельцем вопоквая-арто-лу стояли четверо.
Одного из них Руф не знал, а вот трое других…
Милделин Олькой, услышав, как бегут по песку трое воинов, стал медленно поднимать голову и в какой-то миг натолкнулся взглядом на взгляд Кайнена. Он не мог узнать бывшего командира под шлемом-Алакартаем с его темными немигающими глазами и торчащими шипами, он испугался и помертвел, предвидя скорое возмездие — все это было в его обезумевших глазах, — но что-то же заставило его податься вперед, равнуться всем телом, вопреки разуму и инстинктам, в совершенно бесполезной и нелепой попытке определить того, кто…
/Руф таскает камни и укладывает их в аккуратную кучу возле стены. Двор Каина залит солнцем. Килиан жалуется, что тело зудит под доспехами. Командир Аддон обходит всю крепость, проверяя последние мелочи перед боем.
— Элъо Кайнен! Эльо Кайнен! — кричит невысокий крепыш с синяком на пол-лица. Правая бровь у него подпухла, и на нее криво прилеплен лист целебной муссторы.
Он тащит за собой упирающуюся женщину, в другой руке сжимает палку.
— Эльо Аддон, она меня опять поколотила, .
— Посажу в темницу на хлеб и воду, грозит Аддон, не уточняя, кого именно. Он уже наизусть выучил, что будет дальше.
Килиан толкает Руфа в бок локтем, и оба прыскают, не удержавшись.
Кайнен свирепо глядит на них, стараясь не расхохотаться…/
Раллоден Лиал принял боевую стойку.
Он сделал это только потому, что понял — от двух многоруких чудовищ, порожденных чернотой ночного неба, и от этого двурукого демона им не уйти.
Правда, он видел разоренный лагерь палчелоров, но до сего дня не желал верить в то, что это возможно. Вот и выходит, что Олькой был прав…
Руф смотрел на него, и сердце обливалось ледяными потоками крови
/Он тащит на себе тяжелораненого воина. В отряде мало людей, совсем нет лошадей, им нужно торопиться. В таких случаях…
По-разному поступают в таких случаях.
Рыдала потом, повиснув на шее у Кайнена, жена спасенного им топорника, изумленно ворчал Каббад — не желал верить, что эту тушу можно пронести на себе, не останавливаясь, такое расстояние.
— Моя жизнь принадлежит тебе, командир Руф, — сказал тогда Лиал./ из-за невозможности отнять то, что он сам старался вырвать из цепких когтей смерти.
Всхлипнул рыжий Рюг, которого Руф когда-то учил держать в руках милделин. Перехватил поудобнее рукоять того самого топора — а науку хорошо помнит, все делает, как велел командир Кайнен…
— Ему нельзя помочь. Его уже поздно защищать, — появился в сознании Двурукого вывод, сделанный масаари-нинцае. — Надо уходить. Поздно…
— Что же ты, малыш? — спросил человек.
— Хоффриххи, — едва слышно пролепетал Ву-вахон. — Хотел дарить яркие… Глаза болят, Рруфф…
Люди застыли на месте, понимая, что это и есть последние мгновения их жизни. Им было не менее страшно и одиноко, чем нелепому существу, которое издыхало у их ног.
Внезапно они ощутили всю его муку, тоску и… недоумение.
Они поняли, что им тоже не объяснить этим кошмарным тварям, что дома ждут жены и дети и старые друзья; что жизнь только-только началась; что они должны охранять Южный рубеж — и никто, кроме них, делать этого не будет…
Они кожей ощущали, что не дождутся ни сочувствия, ни милосердия. Что не будет даже попытки найти с ними общий язык и, может быть, может быть что-то решить.
Они знали, что им не докричаться до этого глухого и равнодушного создания, что держало свой длинный, сделанный не под этим небом меч так легко и небрежно. Оно глядело на них холодными глазами — и это был взгляд убийцы, а не воина.
