Повсюду кругом мучительно и страшно умирали богонда. Кто-то пытался бежать, кто-то силился драться — конец все равно был один: демоны били их на выбор, как ястребы зайцев. Некоторые прятались в хижинах, но мощные когти в клочья рвали тростниковые крыши, и что происходило внутри, Кейн, по счастью, не видел. Ему и без того было довольно; воспаленный рассудок сверлила мысль, что это он, он один повинен в происходящем. Чернокожие свято поверили, что белый пришелец мог их спасти. Они воздержались от очередного жертвоприношения, бросив тем самым вызов своим ужасным «хозяевам»… и вот теперь платили самую страшную цену, а он, Соломон Кейн, ничем не мог им помочь. Казалось, умирающие богонда только на него и смотрели, и Кейн до дна пил эту горькую чашу. В их взглядах не было озлобления, лишь отчаяние и упрек. Он был их богом. И он их подвел.
Он метался среди всеобщего кровопролития туда и сюда, и гарпии шарахались от него прочь, предпочитая противников послабее. Но Кейн заставлял считаться с собой. Сквозь алую пелену, объяснявшуюся вовсе не отблесками горящей хижины, он заметил нечто совсем запредельное: одна из гарпий схватила нагую женщину и глубоко запустила клыки в бьющееся черное тело. Кейн прыгнул вперед, отводя для удара клинок, однако тварь отпустила еще живую жертву и стрелой взвилась вверх. Пуританин бросил рапиру, прыгнул вслед, точно полоумная от крови пантера, и вцепился демону в глотку, обвив крепкими ногами нижнюю часть его туловища.
Вот уже во второй раз он дрался, барахтаясь в воздухе, только не над лесом, а над деревенскими крышами. Он не ведал пощады, и холодный мозг гарпии затопило ужасом. Крылатый хищник, привыкший к легкой поживе, встретил противника страшнее себя и уже не стремился убить и пожрать — теперь он мечтал лишь избавиться от этого молчаливого и невероятно свирепого создания, которое железной рукой стискивало его гортань и бешено орудовало кинжалом. Демон вопил и кувыркался в воздухе, беспорядочно хлопая крыльями, но тут клинок Кейна добрался до его внутренностей, и кровожадный летун, заваливаясь на крыло, камнем пошел к земле.
Они вместе упали на тростниковую крышу и, проломив ее, врезались в беспорядочную свалку, происходившую на полу. Внутренность хижины подсвечивал полыхавший снаружи пожар, и Кейн увидел такое, отчего впору было свихнуться. Залитые кровью клыки, бездонный провал разинутой пасти… И жуткая карикатура на человека, еще трепетавшая последними мучительными биениями жизни…
Разумно мыслить Кейн уже не был способен. Он просто сомкнул стальные пальцы на глотке демона, и его хватку не могли ослабить ни удары когтей, ни бешеное хлопанье крыльев. Кейн держал и держал — пока дьявольская жизнь не истекла наружу меж его пальцев, пока не хрустнула жилистая шея…
А снаружи все длился кровавый ужас смертной резни. Кейн вскочил на ноги, ощупью нашарил на полу какое-то оружие и бросился вон. Тотчас же прямо у него из-под ног взвилась гарпия. Соломон отреагировал мгновенным ударом; оказалось, что в руке у него зажат боевой топорик богонда — мозги летучего демона разлетелись брызгами во все стороны. Кейн понесся вперед, перепрыгивая через растерзанные тела, через валяющиеся руки и ноги. Кровь текла у него из дюжины ран, но он не обращал внимания…
А потом он остановился, недоумевая, и закричал от ярости и бессилия.
Крылатые люди один за другим поднимались в воздух, покидая деревню. Ни один не желал больше связываться с белокожим безумцем, который оказался слишком страшен даже для них. Но гарпии убирались в свои пещеры не с пустыми когтями. Они уносили еще живые, корчащиеся, кричащие жертвы, и Кейн метался туда и сюда, размахивая окровавленным топором… Пока не остался совершенно один в деревне, где кроме него были только мертвецы.
Откинув голову, он закричал без слов, посылая вдогонку тварям свое отчаяние и гнев… Густые теплые капли падали с небес ему на лицо. Где-то вверху звучали крики боли, заглушаемые хохотом чудовищ. Кейн почувствовал, как его покидают последние остатки здравого смысла. Стоя под кровавым дождем, слушая отзвуки жуткого пиршества, происходившего среди звезд, сдержанный пуританин матерился и богохульствовал, как никогда в жизни…
В эти мгновения Кейн был поистине символом человеческой участи. Он спотыкался об изгрызенные кости и ободранные черепа своих собратьев по расе, он размахивал бесполезным топором и что-то с ненавистью кричал вслед созданиям Ночи — а те праздновали свою победу над ним, смакуя живое человеческое мясо и роняя теплую кровь жертв прямо в его бешеные глаза…
Глава 5
ВОЗМЕЗДИЕ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА
Бледный, точно от пережитого ужаса, робкий рассвет выбрался из-за черных холмов и озарил кровавые руины, бывшие некогда живой и уютной деревней… Хижины были почти не повреждены — кроме одной, что рассыпалась еще дымившимися углями. Лишь некоторые крыши нуждались в починке, вот только чинить их было уже некому. На улицах валялись полностью или частично обглоданные кости. Иные были раздроблены, словно их сбросили с огромной высоты…
Здесь больше не было ничего, кроме смерти. Во всей деревне оставался один-единственный человек — Соломон Кейн. Опираясь на облепленный загустелой кровью топор, он смотрел на разгром неподвижным, отсутствующим взглядом. Пуританин был чудовищно грязен и весь в крови, еще сочившейся из длинных глубоких царапин на груди, плечах и лице. Он не обращал на эти раны никакого внимания.
Жизни людей племени богонда были отданы не совсем даром. Семнадцать гарпий остались валяться на окровавленных улицах. Шесть из них пали от руки Кейна. Остальных забрали с собой чернокожие воины, сражавшиеся с мужеством обреченных. Увы, жалкая была это плата за четыре сотни душ, еще вчера обитавших в Верхней Богонде — и не встретивших сегодняшней зари…
А обожравшиеся, пресыщенные гарпии улетели в свои пещеры на вершинах черных холмов.
Сдвинувшись наконец с места, Кейн побрел собирать свое оружие. Двигаясь медленно и бездумно, он все-таки подобрал оба пистолета, рапиру, кинжал и посох шамана. Потом покинул деревню и отправился выше по склону — к большой хижине, принадлежавшей колдуну Гору. Подойдя, он внезапно остановился, ибо его глазам предстал новый кошмар. Гарпии с их склонностью к чудовищным шуткам, кажется, превзошли сами себя. Над дверью хижины торчала мертвая голова ее прежнего хозяина. Пухлые щеки запали, обмякшие губы испуганно и глупо кривились, а открытые глаза смотрели взглядом обиженного ребенка.
Они проникали Кейну в самую душу, и в них опять был все тот же упрек…
