Однако прошло какое-то время, и он успокоился. Горожане к нему относились, как к пустому месту — да впрочем, сам он именно так и отнесся бы к неспешно бредущему темно-рыжему псу. Находились, правда, любопытные, таращившиеся на него долго: ну да, в этой дыре горожане наверняка знают наперечет не только друг друга, но и собак с кошками, да и прочую живность. С полувзгляда определят нездешнего. Впрочем, и любопытные в конце концов уходили по своим делам.
Сварог быстро усвоил: главное — держаться в сторонке, у самых заборов, не лезть под ноги, чтобы не получить мимоходом пинка — не злобного, а так, ленивого. Ни на кого, боже упаси, не скалиться, вообще демонстративно изображать, что приблудная псина целеустремленно тащится куда-то по своим делам.
Один раз только вынырнувший из переулка босой мальчуган, не раздумывая, такое впечатление, чисто машинально запустил в Сварога комом земли. Разумеется, ком отлетел в сторону. Сорванец так и вылупил глаза — а Сварог побыстрее прошмыгнул мимо. Вполне возможно, паршивец и расскажет дружкам-приятелям о странной собаке, от которой отлетают, словно неведомой силой отброшенные, комья земли, так метко пущенные в бок. Но произойдет это наверняка не скоро, и до взрослых болтовня мальчишек вряд ли дойдет.
Никто пока что не проявлял поползновений изловить гончака редкой породы, за которого господин управитель обещал кучу деньжищ, никто не тыкал пальцем, не орал: «Лопни мои глаза, да это ж та самая псина, за которую награда обещана!» То ли Сувайн и Одо отказались по размышлении от этой идеи, то ли известие о сбежавшем гончаке еще не успело широко распространиться…
Поразмышляв, он понял, почему ему здесь так спокойно.
В этом городишке-деревне не было праздных. В пыли у ворот и заборов играли, возились вовсе уж маленькие дети, лет до шести — а те, кто постарше, Сварог уже насмотрелся, работали в садах и на огородах наравне со взрослыми. Судя по всему, здесь наступила страда: на огородах дергали морковь, лук и репу, копали картошку, в садах собирали ягоды — а там, где росли вишневые деревья, бдительно расхаживали аборигены обоего пола и всех возрастов, поглядывая в небо, держа наготове трещотки, а то и ружья. Неподалеку бабахнула пара выстрелов — причем окружающие и ухом не повели. Ага, картина Васнецова «Дрозды прилетели»… Да и тот сорванец, Сварог вспомнил, тащил какой-то сверток, видимо, был послан по делу, отчего одним-единственным земляным комом и ограничился.
В большом городе пришлось бы гораздо хуже: в центр вообще соваться бы не стоило, поскольку там вовсю орудуют собачники, а на окраинах хватает других опасностей: ватаги уличных мальчишек, пьянчуги у кабаков, гужевавшиеся там уже с рассветом, да просто мелкая шпана, которой ничего не стоит за неимением другого развлечения пришибить собаку кирпичом. И, наконец, аптекарские подмастерья, рыщущие в поисках собачьего жира.
Черт побери, каким необычным предстает мир с точки зрения собаки — то есть обращенного в собаку человека, в отличие от собаки способного размышлять и анализировать…
Жажды он не испытывал, ручейков здесь хватало (судя по всему, за ними здесь тщательно следили, создав подобие оросительной системы, крайне необходимой садоводам и огородникам — иные были обложены камнем и прямизной напоминали скорее искусственные каналы).
Гораздо хуже обстояло с урчащим от голода брюхом. Вот уж поистине кишка за кишку заходит… И, что самое унылое, отовсюду плывут с кухонь аппетитнейшие запахи, главным образом самых незатейливых кушаний, но и они голодному представляются яствами с королевского стола… А вот это низкое длинное зданьице без окон — несомненная коптильня, оттуда идут вовсе уж упоительные ароматы… Сварог побыстрее пробежал мимо, захлебываясь слюной и старательно ее глотая: нельзя распускать слюни, а то примут, чего доброго, за бешеного и всерьез возьмутся истреблять, не подозревая, что играют на руку Сувайну с компанией…
Вскоре ему неожиданно повезло. Он оказался возле дымившего трубой домика, который, судя по запахам, был пекарней — волшебные благоухания свежего хлеба…
— Эй ты! Фью-фью!
Сварог повернулся в ту сторону, из осторожности не приближаясь. На крыльце появился здоровяк в белой блузе до колен и белых полотняных портках, усыпанный мукой так, что гадать о его профессии не приходилось. Он снова почмокал Сварогу, посвистел. Сварог помахал хвостом — что у него получилось как-то само собой, словно всю жизнь тем и занимался.
— Жрать будешь? Все равно выкидывать…
Пекарь продемонстрировал ему ковригу хлеба изрядных размеров, крепко, местами до черноты подгоревшую с одного бока. Словно боясь, что именно его заподозрят в подобном промахе, пробурчал:
— Подмастерье косорукий, остолоп… Будешь?
Ожесточенно виляя хвостом, Сварог изобразил самый живой интерес. Пекарь бросил ему ковригу, зевнул и направился в дом, проворчав напоследок:
— Хур Симаргл…
Цепко ухватив нежданный подарок судьбы, Сварог припустил прочь, найдя укромный уголок за колодцем, улегся там, зажал ковригу передними лапами и смолотил в два счета не брезгуя подгоревшими корками. На душе моментально стало веселее, а в животе больше не урчало.
А вот это обязательно надо учесть, подумал он. «Хур Симаргл». Для приверженцев Крылатого Пса благое дело — накормить бесприютную собаку. Пекарь, правда, сработал по принципу «На тебе, боже, что самим негоже», но это уже другой вопрос… Вряд ли он единственный здесь приверженец Симаргла, должны быть и другие, вот их-то и следует держаться, эти ни за что не обидят, а уж кусок обязательно подкинут. Только как же их вычислить? Далеко не каждый украшает входную дверь изображением Крылатого Пса — у пекаря ничего подобного не было…
— А это повод для стихов! — раздался рядом хмельной голос. — Счастливей пес, жующий подгорелую ковригу… Чем кто-то там… Ну, это потом придумается… Насколько же счастливей псина, тварь, жуя ковригу… Ну так как-то…
Сварог вышел из-за колодца и настороженно уставился на индивидуума, явно настроенного с ним общаться.
Предельно странный был индивидуум. Во-первых, первый праздношатающийся, которого Сварог тут увидел за все утро, да вдобавок изрядно пьяный. Во-вторых, одет он был не как градский обыватель, как член Сословия Совы, объединяющего ученых, книжников, книготорговцев и учителей: классический плащ особого фасона с пелериной, круглый берет с серебряным изображением совы. Вот только плащ жутко замызган — удачнее слова и не подберешь — а из двух серебряных блях на воротнике с изображением книги и пера осталась только одна (цепочка, коей положено бляхи соединять, вовсе куда-то испарилась). Берет тоже выглядит так, словно им не далее как полчаса назад старательно чистили сапоги, потемневшая, сто лет не начищавшаяся серебряная сова красуется на нем не прямо, а завалившись чуть ли не на девяносто градусов. Лет сорока, пропитая небритая физиономия с реденькими усишками, подбородок в свежих ссадинах — ага, приложился где-то…
