— Четвертый, — напомнил Михаил Иванович, не отрывая взгляда от приборной доски. — Разворачивай!
В багажнике послышался какой-то душераздирающий вопль и, дверь в кабину снова затрещала, но выдержала.
— Только не через Сумрак, — прошептал я. — Насколько было возможно, аккуратно ложась на новый и последний курс. Впереди полоса. Аэропорт. И возможно, спасение, в которое я уже почти не верил. Не своё, а всех, включая лежку. Страха не было, а было веселое желание испытать себя. Испытать и как Иного и как пилота. «Клянусь, что так еще никто не летал!»
— Что? — не поворачивая головы, переспросил меня Назимов. — Какой Сумрак?
— Не видно ничего, панимаешь? — веселясь, ответил я. — Сумрак вокруг.
Прозевав наш четвертый разворот, дрампиры снова промахнулись. Теперь им придется разворачиваться и сквозь пургу догонять нас. А это не просто. С другой стороны, мы уже на прямой, и скоро войдем в глиссаду. Тогда я ни на метр не смогу отвернуть.
«Сережа, — донеслось до меня сквозь Сумрак. — Инквизитор, кажется погиб. Против меня трое…. Помоги!».
Высота сто пятьдесят. Держать, держать высоту. Снижение пока ноль. И то хорошо. От диких порывов ветра указатель скорости показывал от ста восьмидесяти до двухсот сорока. Впрочем, это стрелка пляшет как сумасшедшая. Будем придерживаться среднего значения.
«Потерпи, Дениска, мы почти сели».
— Глиссада через двадцать секунд. Режим номинальный, — доложил Михаил Иванович.
Я мельком посмотрел на него. Вроде как отошел. И то, ладно. По-прежнему ничего не было видно. Мутно-серая, как сам Сумрак, мгла, до предела насыщенная снегом, окутывала самолет. Я впился взглядом в авиагоризонт и директорные стрелки. Пока они строго параллельны. Значит, идем хотя и криво, но точно в створ. Это было наше единственное спасение в такую погоду. Из-за порывов ветра казалось, что самолет летит боком, и я из всех сил старался удержать его на нужном курсе. Хотя, впрочем, так оно на самом деле и было.
— Глиссада, — скомандовал Назимов и немного уменьшил обороты нашего единственного многострадального двигателя.
— Хорошо, — я немного отдал от себя штурвал, и самолет охотно посыпался вниз. К земле. В этот момент опять появились дрампиры.
«Дениска! Как ты там? — позвал я Даблваня через Сумрак».
— Как тебе с таким сопровождением? — как ни в чем не бывало, спросил я Михаила Ивановича. — Летал?
«Денис!».
— Да ну тебя к черту!
— Зачем же так далеко? — засмеялся я. — Вон они рядом летают. Посмотри, — и показал на почти отвесно пикирующих в нашу сторону дрампиров.
Было хорошо видно, как вибрируют под напором ветра кожистые складки их крыльев.
«Дениска? Ты живой?».
— Ну, чисто «юнкерсы», — сказал, разглядывая их Назимов. — Что делать-то будем?
Я отметил про себя, что Миша немного успокоился и сказал:
— Вниз нельзя. В стороны тоже. Можно вверх, но с одним движком не сможем. Или сможем, как полагаешь?
Назимов пожал плечами, не отрывая взгляда от приборов:
— Не уверен. Скорость двести. Ох, как болтает!
«Денис! Отзовись!».
В этот момент нас настигли дрампиры и распахнулась дверь в багажный отсек. Однако опять повезло. Нежити не учли огромной скорости пикирования и, пронзив в Сумраке фюзеляж самолета, вылетели с противоположной стороны, так и не попав внутрь. Я обернулся. На пороге пошатываясь, стоял Инквизитор.
— Скоро посадка? — оглядываясь через плечо, крикнул он.
— Скоро. Где Денис?
— Оборотень ваш? Вон он лежит. В крови весь. Двоих я замочил, но в самолете есть еще пара кровососов. Я постараюсь их сдержать до посадки. А там наши вмешаются! — ответил он и снова исчез, захлопнув дверь.
— Скорость двести. Устойчива. Высота сто двадцать. Вертикальная сильно плавает, метр-полтора. Скоро надо будет искать полосу, но, ни черта не видно, — как диктор прокомментировал происходящее с самолетом Назимов. — С кем это ты разговариваешь?
— Сам с собой, — процедил я сквозь зубы, пытаясь справиться со сносом самолета.
Его неудержимо тащило вправо. Мало того, что сильный ветер слева, да еще неработающий двигатель. Педалей явно не хватало. Хорошо, что нежить несильна в магии. Могли бы и второй двигатель остановить. Впрочем, тогда пострадала бы лёжка. А они этого допустить, судя по всему, не могут.
Кое-как, справившись со сносом, мы общими усилиями подобрали, наконец, необходимые обороты двигателя и положение рулей. Теперь, по науке, ничего нельзя было менять. Судя по положению директорных стрелок, наш «Антонов» со скоростью около двухсот километров в час, следуя строго по глиссаде медленно, но неумолимо приближался к невидимой пока за снегопадом и сумерками взлетно-посадочной полосе Салехарда.
— Высота сто.
Снова появились дрампиры. Теперь, чувствуя, что их шансы проникнуть в самолет и завладеть лёжкой стремительно уменьшаются пропорционально нашему приближению к порту, они атаковали непрерывно, но в основном промахивались.
Я, потом так и не понял, объяснялось ли это азартом, возникшим в пылу борьбы, если он вообще свойственен нежити, или же непривычным видом охоты. Ведь вместо людей или себе подобных в этот раз дрампиры атаковали самолет. Бездушную железяку и к тому же в воздухе. А любому Иному известно, что летуны кровососы неважные. Не их это среда, воздух.
Как бы то ни было, но мы не имели возможности уклоняться. Любое рассогласование с таким трудом собранных в кучу стрелок, в непосредственной близости от земли, неизбежно грозило нам катастрофой. Роясь, словно гигантские насекомые вокруг медленно летящего в пурге самолета, дрампиры то исчезали в ней, то, как призраки возникали вновь, пытаясь пробиться внутрь. И это им удалось, но к счастью только двум из примерно полутора десятков атакующих нежитей. Но ни мне ни Назимову было сейчас не до них. Надеясь, что Инквизитор хотя бы сдержит дрампиров некоторое время, мы полностью сосредоточились на управлении самолетом. Дым от горящего салона разъедал глаза, мешал следить за приборами, но даже форточки открыть было невозможно.
Деваться нам с Михаилом Ивановичем снова было некуда и, хоть внизу мело: снежная круговерть плюс сильный боковой ветер, заодно с болтанкой, надо было садиться. С одним двигателем мы вряд ли смогли уйти на второй круг. Хотя и полосы-то еще не было видно. Я надеялся только на время суток. В стремительно сгущающейся темноте огни полосы должны быть видны в снегопаде гораздо лучше, чем днем, когда, в белой мгле пронизанной солнечным сиянием, вообще ничего не видно.
Не обращая внимая на дрампиров я потел, удерживая стрелки радиокомпасов строго параллельно друг другу, что, как мы надеялись, означало точное выдерживание предпосадочной прямой и створа полосы. Выдерживать-то оно выдерживалось, но угол сноса по этим стрелкам получался двадцать один градус. На такой угол нос «Ан-24» был отвернут вправо от посадочного курса. Так мы и шли на полосу, скрытую в снежной тьме.
