И еще. Иногда, разглядывая чудесную кошачью головку, Кейн приходил к выводу, что в ней что-то не так. Когда-то, невероятно давно, изображение было иным, а потом его изменили. Египетский резчик, изваявший голову Баст, — время давным-давно обратило в пыль его кости, — просто переделал первоначальное изображение. И о том, каково оно было, Кейн даже не пытался гадать. Когда на досуге он начинал пристально рассматривать посох, на него неизменно нападало смутное беспокойство. И ощущение бездонной пропасти времени, вызывавшее почти физическое головокружение. Что, понятно, не очень-то побуждало к дальнейшим размышлениям на сей счет.
День клонился к закату. Немилосердно палившее солнце наконец-то спряталось за кронами могучих деревьев и приготовилось нырнуть за горизонт. Рабов страшно мучила жажда; стон и плач стояли над вереницей страдальцев, уже почти ничего не видевших перед собой от изнеможения. Те, кого не держали ноги, наполовину шли, наполовину ползли, кое-как поддерживаемые напарниками по ярму, которые и сами качались. По счастью, как раз когда все дошли уже до последнего предела усталости, солнце провалилось за горизонт, быстро сгустилась ночь и был объявлен привал.
Караванщики разбили лагерь, расставили стражу. Рабам дали еды — немного, на один зуб, и по глоточку воды, — только чтобы не передохли к утру. От кандалов их не освободили, но хоть позволили растянуться на земле кто как может. Мало-мальски утолив мучительную жажду и голод, невольники стоически терпели оковы…
Кейна покормили, так и не развязав ему рук, и дали вволю воды. Он пил, чувствуя на себе взгляды многострадальных рабов, и жгучий стыд одолевал его: как мог он наслаждаться тем, в чем так отчаянно нуждались эти несчастные!.. Кейн отказался от воды, утолив свою жажду едва ли наполовину.
Лагерь устроили на широкой поляне, со всех сторон окруженной гигантскими деревьями джунглей. Когда арабы закончили свою трапезу, а черные мусульмане еще готовили себе пищу, старый Юсиф подошел к Кейну и вновь заговорил с ним о посохе. Кейн отвечал на его бесчисленные вопросы с примерным терпением, тем более похвальным, если учесть его жгучую ненависть ко всей расе, к которой принадлежал белобородый Хаджи. Они вовсю беседовали, когда к ним подошел Хассим и с презрением уставился на них сверху вниз. Вот, подумалось Кейну, живой символ воинствующего ислама. Смелый, безоглядный, стоящий двумя ногами на земле, никого не боящийся и никого не щадящий. Уверенный в своей счастливой звезде и презирающий чужие права ничуть не меньше могущественного западного короля…
— Опять языком чешешь про свою палку? — поддел он старика. — Воистину, Хаджи, впадаешь ты на старости лет в детство…
У Юсифа борода задрожала от гнева. Он погрозил шейху посохом, и жест этот выглядел предупреждением против грядущего зла.
— Такие насмешки, Хассим, не украшают человека с твоим положением, — отрезал он. — Вспомни: мы в самом сердце дикого и темного края, края, кишащего демонами, которых когда-то изгнали сюда из благословенной Аравии. И если этот посох — а надо быть последним дураком, чтобы не признать в нем наследие чуждого нам мира, — если уж этот посох дожил до сегодняшнего дня, кто может сказать, что еще, зримое или незримое, дошло до нас сквозь несчитаные века? Вот эта тропа, по которой мы держим путь, — известно ли тебе, когда ее проложили? А ведь люди ходили по ней еще прежде, чем на Востоке пробудились сельджуки, а в пределах Запада — римляне. Легенды гласят, что именно по этой тропе шагал великий Сулейман, гоня демонов из Азии на запад и запирая их в магические темницы. А что ты, Хассим, скажешь о…
Дикий вопль прервал его речь. Из потемок джунглей вылетел воин, мчавшийся так, словно за ним гнались все силы ада. Он безумно размахивал руками, закатив глаза под лоб, а в широко распахнутом рту, из которого рвался нечеловеческий крик, виднелись все зубы разом. Это было живое воплощение ужаса; увидев подобное, позабудешь не скоро.
Мусульманское воинство разом взвилось на ноги, хватая оружие, а Хассим выругался:
— Это Али, которого я отправил раздобыть мяса… Быть может, лев…
Между тем никакого льва не было и в помине, а воин рухнул к ногам Хассима, лепеча нечто бессвязное и указывая трясущейся рукой в черную глубину джунглей. Взбудораженным зрителям только и оставалось, что смотреть в ту же сторону, ожидая, чтобы оттуда вот-вот появился… появилось…
— Он говорит, будто обнаружил там, в джунглях, какой-то странного вида мавзолей, — мрачно нахмурившись, буркнул Хассим. — Но что именно его напугало, и сам не может сказать. Говорит, просто напал вдруг великий ужас, да такой, что ноги его сами оттуда унесли… Вот что, Али, ты негодяй и глупец!
И Хассим пнул ногой ползавшего перед ним дикаря. Его соплеменники-арабы, однако, собрались подле него, и у них на лицах было написано гораздо меньше уверенности. А среди чернокожих воинов так и вовсе распространялась настоящая паника.
— Они, чего доброго, разбегутся, и нам их не удержать, — пробормотал бородатый араб. Он смотрел на туземных союзников, которые, сбившись тесной толпой, возбужденно переговаривались на своем тарабарском наречии и с ужасом оглядывались через плечо. — Надо было бы нам, Хассим, пройти еще хоть несколько миль, — продолжал бородатый. — Тут и вправду скверное место. И хотя недоумок Али, скорее всего, вправду до смерти перепугался собственной тени, знаешь, как-то оно… все-таки…
— Все-таки, — передразнил шейх, — всем вам, слабодушным, было бы легче, если бы мы поскорей миновали эти места. Что ж, хорошо! Я велю перенести лагерь, чтобы избавить вас от ваших страхов. Но прежде я сам хочу посмотреть, что там такое. Берите кнуты, поднимайте рабов. Сделаем крюк через джунгли, чтобы миновать мавзолей. Мало ли, вдруг в гробнице лежит какой-нибудь великий царь? Приготовим ружья и двинемся все вместе, чтобы никому не было страшно!
Несчастные рабы, осыпаемые ударами кнутов, вынуждены были проснуться и вновь тащиться куда-то в неизвестность, опять-таки под кнутами. Чернокожие воины шагали молча и явно испытывали немалое напряжение. Они весьма неохотно повиновались непреклонной воле Хассима и по мере возможности старались держаться поближе к арабам.
Поднялась луна, огромная, мрачная, красная. Зловещий холодный свет залил джунгли, окутав непроглядной тенью нависающие деревья. Трясущийся, как лист, Али указывал путь. Как ни жесток был хозяин, Хассим, его присутствие все-таки вселяло уверенность.
Так они и шли через джунгли, покуда не вышли на поляну довольно странного вида. Странность же заключалась в том, что на поляне совершенно ничего не росло. Великанские деревья стояли кругом прогалины удивительно ровным, каким-то зловеще-симметричным строем, внутри же не было видно ни травы, ни мха, ни даже лишайника. Все живое здесь было истреблено, прямо-таки выжжено. А посередине поляны стоял мавзолей.
