чтобы не слишком мозолить людям глаза. Это у него получалось лучше лучшего, хоть в клан ниндзя записывай.
Когда Широно извлёк из сумки письменные принадлежности, я наконец смог приступить к дознанию.
Глава третья
Какой красивый!
— Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу…
— Котонэ! Котонэ я, мать этого…
— Заявитель! Не сметь перебивать дознавателя!
— Прощения просим…
— Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу с Малого спуска. Ты утверждаешь, что произошло фуккацу, и ты — Котонэ, мать Мэмору, в его теле?
— Да! Да! Так и есть! Вот же подлец…
Кисть слуги порхала над листом рисовой бумаги. О протоколе можно не беспокоиться.
— Сейчас я буду задавать вопросы заявителю. Потом вопросы зададут свидетели. Внимательно слушайте ответы! Если кто-то из присутствующих сочтёт, что ответ не соответствует истине, он должен об этом заявить вслух. Всем ясно?
Я обвел взглядом присутствующих. Каждый из свидетелей поспешил ответить поклоном. Кроме Эйта и Асами, присутствовал ещё один сосед, горшечник Сэберо. Долговязый, нескладный, усы уныло обвисли; и тело, и лицо Сэберо состояли из углов, торчащих невпопад. Кто угодно предположил бы, что и горшки из его рук выходят кособокие. Нет, горшки радовали глаз приятной округлостью: видел я товар у него во дворе, когда звал Сэберо в свидетели.
Говорят, красивые цветы хороших плодов не приносят. Горшечник служил живым подтверждением того, что у некрасивых цветов с плодами, напротив, всё в порядке.
— Ты утверждаешь, — обратился я к хозяину дома, — что твой сын Мэмору тебя убил?
— Убил, мерзавец! Как есть убил!
— Каким способом?
— Утопил, чтоб ему в аду скорпионов в кишки напихали!
— Он сделал это намеренно?
— Ась? Это как?
— Он нарочно тебя утопил или случайно?
— Нарочно, гадюка! Давно избавиться от старухи хотел! Лишний рот, пользы никакой… Это про родную-то мать! Эх, сейчас бы пожевать чего…
Мой желудок откликнулся неподобающим бурчанием.
— Итак, ты утверждаешь, что твой сын утопил тебя, понимая, что делает? Зная о последствиях? О фуккацу? И всё равно утопил?
Глазки Мэмору забегали. Вряд ли сын старухи был безумцем, забывшим о фуккацу. С другой стороны, утопил же он мать, раз дух старухи сидит в его теле? Наличие намерения не столь уж важно: факта перерождения это не меняет. И всё же этот момент стоит прояснить.
— Что скажешь, Мэмору? Или, если угодно, Котонэ?
Мать без сомнения зла на сына-убийцу. Когда злость застит разум, случайность легко принять за преступный умысел.
— Про фуккацу всем известно, ваша правда, — перерожденец тяжко вздохнул. — Позвал меня этот негодяй на берег реки. Облаками, значит, любоваться. Мы любуемся, а он и саке с собой прихватил. Всё мне подливает, щедрый какой! Матушка да матушка, да любимая… Я и захмелела. Он меня подводит к берегу, где самая круча: погляди-ка, мол, какие на том берегу ивы распрекрасные! И назад, назад пятится! А меня уж ноги не держат. Смекнула я, что он замыслил, уцепилась за него, чтоб не упасть. А он с перепугу меня оттолкнул. Ну, я с кручи в воду… А есть у кого-нибудь пирожочек? Да хоть лопух варёный, а?
— Выходит, твой сын столкнул тебя в воду случайно?
— Вроде как случайно. А всё одно нарочно! Он моей смерти хотел!
Что ж, похоже на правду.
— Кто-нибудь это видел?
— Что?
— Как вы пили саке, как сын повёл тебя к берегу? Как толкнул?
— Не было там ни души! Только я и этот…
Ну да, кто ж такое при свидетелях проделывает?
— Где это произошло?
— Говорю же, на нашей речке. Рядом тут, иначе б не дошла. Там ива приметная, кривая. Валун на собачью башку похож. Как раз между ними, ивой и валуном, этот подлец — лучше б и не рожала его!..
— Достаточно. Я понял. У тебя имеются родственники?
— Родственники? Да откуда у меня родственники? Старая я, родители померли — уж и забыла, когда. Сестра была, брат… Тоже померли. Одна я на всем белом свете!
Мэмору пригорюнился, по-старушечьи подпер сухим кулачком щёку:
— Сынок-убивец? Так он, небось, в аду уже. В аду же, верно? Жена его? Тоже мне родственница! Она ему жена, а не мне. Внучок разве что, Арэта? Больше и нет никого…
Я оглядел собравшихся. Все молчали.
— Верно ли говорит заявитель? У кого-нибудь есть, что возразить?
Асами втянула голову в плечи, уставилась в землю перед собой. Соседи пожали плечами: про невестку и внука верно сказано, а об остальном нам-то откуда знать?
Формальности, да. Пустые формальности.
А для меня — пытка.
Мэмору, злополучный перерожденец, ты совсем не похож на моего отца — отец бы оскорбился, вздумай я вас сравнить. Да я скорее отрезал бы себе язык, чем произнёс такое вслух! Асами ничуть не напоминает мою матушку, как и я — малыша Арэту. В пять лет я уж точно не сидел за домом в бурьянах и не кормил крошками деревянную куклу. Но как ни гони прочь возмутительные мысли, они всё равно лезут в голову. Ломятся грабителями, входят незваными гостями. Считай, три года прошло, всё должно было забыться — и вот на́ тебе…
Отец — не отец, а бабушка. Да, мой отец не знал, что даёт матери яд вместо лекарства, но для фуккацу это не имеет значения. И то, что я сейчас сижу на месте Сэки Осаму и сам веду дознание, ничего не значит для моей упрямой памяти. Или наоборот, только это и имеет значение?
Неудивительно, что с губ моих сорвался тот, давний вопрос господина Сэки:
— Твоё любимое блюдо?
— Ась? Чего?
— Что ты больше всего любишь есть?
— Есть? — лицо Мэмору расплылось в мечтательной улыбке. — Жевать, глотать? Всё люблю! Всё! Любимое блюдо? Любое, что ни дайте, всё съем! Вот бы и сейчас перекусить, а? Чем найдётся, а?
Соседи и жена разносчика дружно закивали: мол, чистая правда. Всё любит. Всё ест. Я уже ясно видел: разносчик не врёт, в теле Мэмору — дух его матери. Можно спокойно выписывать грамоту о перерождении. Но протокол есть протокол, дознание следует довести до конца.
— Я предоставляю слово свидетелям…
— Рэйден! Рэйден вернулся!
Каори с разбегу повисла на мне:
— Какой красивый!
Я закружил девчонку, слушая её счастливый визг — и ворчание матушки, всемерно поддержанное О-Сузу, нашей старой служанкой. Юные девушки так себя не ведут, со знанием дела утверждали опытные дамы. Юным девушкам приличествует скромность, потупленный взор и усердие в домашних делах. И что самое прискорбное: некому как следует наказать юных невоспитанных девушек за их развязность, достойную осуждения. А
