— Вполне, — сказал ландграф, — обычная история: у короля было два сына, один внебрачный. Второй предъявил свои права и убил первого.
— Не совсем так, любезный Эртран, — усмехнулся жрец, — ибо небожители бессмертными Ариман никак не мог убить Ормузда. Но, когда Дух Добра создал Землю, Ариман воплотился в ее тяжелые элементы. Что бы ни делал доброго Ормузд, Ариман помещал туда принцип зла. Наконец, когда Ормузд создал человеческую расу, Ариман воплотился в низшую природу человека, так что в каждом из нас борются светлое и темное начала, и каждое стремится к полной победе. Три тысячи лет правил Ормузд небесным миром света и добра, еще три тысячи он правил человеческим миром мудро и безраздельно. Затем началась власть Аримана, и продлится она еще три тысячи лет…
— Я думал, что все мы — творения Митры, — заметил маркграф. — Не знал, что нас создал какой-то Ормузд, а господин наш — коварный дух Ариман.
— Чего только не узнаешь, — печально проскрипел Шатолад. — И то сказать, стал бы Митра терпеть всякие безобразия? Теперь понятно, почему нет порядка в державе. Да.
— Выкиньте все это из головы, месьоры, — сказал Обиус, подливая вино из серебряного кувшина, — вам следует помнить лишь то, что Митра — Бог Единый и всё в нем пребывает. Ормузд и Ариман — суть принципы Великого Равновесия и не более того.
— Это вам виднее, Светлейший, — закивал градоначальник. — На то вы и поставлены, чтобы мудрености разные ведать. Наше дело — бороться с врагами Митры. Если сие для равновесия — так можно и мать родную на костер отправить. Ради высших принципов, так сказать…
Он зашелся скрипучим смехом и тоже налил себе вина.
— Значит, Сердце Аримана, которым так дорожил киммериец, — талисман зла? — спросил маркграф.
Жрец устало покачал головой.
— Не совсем так, месьор Дулеван, ибо нет в этом мире чистого Зла и чистого Добра. В руках Конана Киммерийского талисман служил поддержанию Великого Равновесия, но, когда король удалился, камень сей стал опасен. Я объяснил это молодому государю, и Конн меня понял. Или — я думаю, что понял. Помните пророчество? «Сердце, сила и слава королевства переменятся, воины сражаются в небе долгое время…» Небожители решили изменить судьбу Аквилонии и всего Хайборийского мира, теперь это ясно. Ради сохранения государства и собственной жизни сын Конана должен передать корону носителю истинной крови. Вам, граф Рабрагор.
— И кто сообщит королю эту новость? — спросил маркграф. — Претендент на престол?
— Нет! — воскликнул граф. — Только не я!
— Вы что, отказываетесь от короны?
— Да! То есть, нет… Не знаю… Все так неожиданно…
— Ваши сомнения понятны, — снова заговорил жрец, — тяжесть монаршей власти не каждому по плечу. Однако, друг мой, не забывайте, что Братия — на вашей стороне. Мы поможем нести этот груз, поможем и советом, и делом. И вам не придется идти к королю. Это сделает светлейший Хадрат, жрец Асуры.
И снова Богуз презрительно скривил губы. Ах, вот как, значит, ради достижения своих целей Светлейший не прочь прибегнуть к услугам жреца-людоеда! Во всяком случае, в проповедях он именно так именовал представителей этого тайного ордена, умевших на удивление ловко скрывать свои святыни. В последнее время служители Митры всячески поддерживали и ранее гулявшие в народе слухи о тайных храмах, где густой дым день и ночь окутывает зловещие алтари, а похищенных детей приносят в жертву огромному змею, и то, что остается от трапезы священного гада, с удовольствием доедают сами жрецы Асуры…
Чернокнижник отлично знал, что все это — суеверия, предрассудки и намеренная ложь. Предки тех, кто чтил Асуру, пришли из Вендии, лежащей далеко за морем Вилайет, Гирканскими степями и снежными вершинами Гимелианских гор. Познания жрецов Асуры были загадочны и обширны, а сам вендийский бог являлся правой рукой Индры, Индрой же в тех землях именовали самого Митру. Так что Асура вполне мог быть Ормуздом или Ариманом — кому что больше нравится. Во всяком случае, змеем он не был и детей не ел, как и его последователи.
И все же официально было объявлено, что мерзкий культ пришел из Стигии и что Асура — не что иное, как воплощение Сета, явившегося, дабы соблазнить и сгубить солнцепоклонников — хайборийцев. В этом случае Братия действовала точно так же, как и с Офирским оракулом. Правда, месьору Шатоладу так и не удалось отправить ни одного приверженца вендийского божества на костер: открыто в Тарантии ему и раньше никто не поклонялся, а те, кто ведал дорогу к тайным храмам, умело скрывали свою религию.
Возможно, как отметил про себя Богуз, были и другие причины…
Хадрат сидел поодаль от остальных, в тени, и чернокнижник видел лишь смутные очертания его худой фигуры. Но ему и не нужно было видеть жреца, он знал Хадрата. Лицо у старого мага было чистое, с правильными чертами, всегда бесстрастное, а глаза под длинными ресницами никогда не мигали.
— Почему он? — услышал Богуз растерянный бас Рабрагора. — Я не доверяю этому колдуну!
— Никто ему не доверяет, — добавил маркграф.
— Он — поклонник Сета и достоин костра! — решительно заключил Шатолад.
Жрец Асуры безмолвствовал.
Заговорил Обиус, и в голосе его, всегда спокойном, на сей раз прозвучало плохо скрытое раздражение:
— Я посоветовал бы вам, месьор Шатолад, равно как и всем остальным, держать при себе свое мнение. Разве вы забыли, что решения в таких делах принимает Братия? Моими устами говорят высшие ее иерархи, прошу сие учесть и не предаваться излишнему празднословию. Светлейший Хадрат — представитель древнего и весьма уважаемого культа, хотя и не предназначенного для всеобщего употребления. Если бы он заслуживал гнева Митры, то не был бы среди нас. Некогда он оказал весьма важные услуги королю Конану, и ныне мы сочли возможным просить его помочь сыну великого киммерийца. Конн, несомненно, прислушается к словам друга своего отца…
Жрец Асуры промолчал и на сей раз.
— Может быть, прислушается, — задумчиво произнес маркграф, — а может быть, и нет. В таком деле надобны более веские, чем слова, аргументы.
— Они есть, — сказал Обиус.
И снова на столе появился ларец, гораздо больший, чем первый. Светлейший осторожно приподнял крышку, словно внутри ларца таилась неведомая опасность, потом медленно и торжественно извлек багровый, темного оттенка граненый шар с тлеющей внутри неясной искрой. Самоцвет едва уместился в ладони Верховного Жреца, тусклый свет, исходивший из его глубин, окрасил пальцы Обиуса в кровавый оттенок.
— Сердце Аримана! — воскликнул ландграф Эртран.
