— Оставьте их, я сам разберусь!
В этот момент два позорно обезоруженных солдата, очнувшись, подхватили свое оружие и никем не сдерживаемые кинулись в толпу, отыскивая своего обидчика. Впрочем, он и не прятался, пытаясь через головы оцепления успокоить сына.
С ужасающей синхронностью мечи обоих поднялись и опустились, наискось прорубили плечи мужчины, встретившись посередине его груди.
Кровь залила все еще стоявшего человека с застывшим выражением удивления на лице, и вдруг треугольник груди вместе с головой и шеей вывалился из тела, медленно рухнувшего на землю.
Внезапно воцарившееся молчание прерывалось только неуместным радостным пением птиц да мирным журчанием горной реки, протекавшей через село.
Тишину прорезал пронзительный визг сына убитого, который, не удержавшись на отнимающихся ногах, тяжело осел в пыль, протягивая руки в сторону трупа. Кипя злобой, распаляясь, неистовствовал Сагурн.
— Довоевались, навозники, селяне вонючие! Сами виноваты, кто еще посмеет сунуться — покрошим десяток человек, чтоб неповадно было идти против посланников Трибуна!
И уже обращаясь к солдатам, крикнул:
— А вы что топчетесь, как женщины перед канавой, ноги промочить боитесь? Ведите их, да коней не забудьте вместе со своими головами безмозглыми!
Только тут селяне поняли, что во время речи сержанта и последовавшей затем стычки, несколько солдат обошли все дворы, выведя лучших лошадей, которых погнали вслед за пленниками.
Лишь те, кому некого было провожать, попытались оспорить жалобными боязливыми криками справедливость реквизиции, но вскоре замолчали, поняв не только неуместность, но и бессмысленность своих стенаний.
Рогвард и Визалиус постоянно оглядывались, выхватывая взглядами из толпы бегущих за отрядом отца и мать, родные лица терялись среди толпы. Как только тропа, резко сужаясь, повернула за каменистую осыпь, часть отряда задержалась, останавливая безутешных родителей, заставляя их вернуться по домам.
Солдаты ехали верхом на собственных лошадях, меняя их на угнанных из села, чтобы те не уставали. Для новобранцев же шесть дней пути показались бесконечными. Они не смогли взять с собой еду и каждый вечер получали ломтик сушеного мяса и несколько глотков воды, с частицами взболтанной глины и вкусом ржавчины покрывшей внутренность железной фляги.
Парнишка, отца которого убили, казался безумным, беспрерывно бормоча что-то неразборчивое, не отвечая на вопросы и отвергая еду. Он несколько раз падал, отказываясь идти, и товарищам приходилось волочь его на плечах. К третьему вечеру он так обессилел, что приход смерти казался делом нескольких колоколов.
Рогвард, лежа на холодных камнях, подвинул хрупкое тело поближе, чтобы поделиться крупицей тепла. Быстро заснув, он вдруг очнулся, почувствовав толчок и какое-то шевеление рядом. Открыв глаза, юноша встретился взглядом с сержантом, в этот момент выпрямлявшимся и замершим в неловком положении, поняв, что его заметили.
Сагурн медленно поднес руку ко рту и приложил палец к губам, переведя его затем на спящего рядом брата. Рогвард понял бессловесное предостережение — его болтливость принесет беду Визалиусу.
Как только сержант отошел, Рогвард провел ладонью по голове и груди мальчика, и тут же отдернул руку, почувствовав еще теплую струящуюся кровь. Приподнявшись, он зачерпнул горсть песка с мелкими камешками и долго, истово вытирал чужую кровь.
Он отполз подальше, но до утра уже не мог уснуть. Когда лагерь, еще в темноте ночи по свистку пробудился, Сагурн объявил, что слабый трус покончил с собой, испугавшись доблестной жизни, ждавшей его на воинском поприще. При этом он даже не взглянул в сторону Рогварда, уверенный, что тот не раскроет рта.
В пути Рогвард не переставал удивляться брату — казалось, перед ним чужой, незнакомый человек.
Он легко и с готовностью выполнял приказы сержанта, подбадривал остальных, покрикивал, а иному, совсем павшему духом, мог и добрый подзатыльник отвесить, дабы напомнить, что тот из деревенского олуха превратился в доблестного солдата. Не укрылось от Рогварда и пристальное внимание, с которым сержант наблюдал за новоиспеченным воином.
Попытка младшего брата попенять на то, что старший виновен в их печальном положении, натолкнулась на жесткий отпор.
Визалиус отрезал, что любое изменение лучше прозябания в жалком горном селении до конца безрадостной и убогой жизни. Той, что провели родители в постылой каменной хижине. Кровь бросилась в голову Рогварда, он гневно сжал кулаки, но брат уже отошел, как будто разговора и не было.
Юноша понял, что с этого момента остался один и рассчитывать может только на собственные силы. А к брату постепенно примкнули человек десять, ловивших каждое его слово и старавшихся подражать ему даже в мелочах.
Столица, которую никто из них раньше не видел, открылась внезапно, как только они достигли вершины Золотой горы. Измученные, голодные, жаждущие глотка воды они все же остановились, пораженные красотой той стороны хребта, который не был виден при подъеме. Он полыхал желтыми и оранжевыми цветами вечнозеленой чарнакии, действительно похожими на разлитое золото.
Главный город Валлардии располагался па горном плато, будто бы уходившем своими уступами к самому небу. Чем ближе подходили они к столице, тем выше казалась гигантская каменная стена, достигающая второго яруса и четырехугольником, открытым со стороны города, отделяющая его от обширной долины.
Городские ворота не были заперты, как обычно бывало в дневное время. Однако открыта была лишь одна створка, в которую свободно могла проехать повозка или бок о бок два всадника. Дневная стража вышла навстречу отряду, приветствуя знакомых и насмешливо поздравляя Сагурна с недурным уловом.
Новые рекруты топтались с растерянным видом, их единственным желанием было наконец напиться и отдохнуть. Пыльные, оборванные, изможденные, в той старой рабочей одежде, в которой их захватили, не дав переодеться и совершенно истрепавшейся в дороге, они производили жалкое впечатление.
Лишь Визалиус и его маленькая группа на этом фоне производили впечатление действительных добровольцев, пусть усталых, дурно одетых, но не утративших интереса к окружающему, внимательно рассматривающих впервые увиденный город и его жителей.
— Эй, сержант, — окликнул капитан, приземистый мужчина зим сорока, с плечами такими широкими, что казались равными его росту, — вижу ты привел доблестных вояк. Только надо было заранее послать гонца, мы бы приготовили им костыли, а то, клянусь рогами Зандры, попадают перед воротами!
