— Слушаю вас, — каким-то неестественным и немного жеманным тоном отозвался тот и со злорадством уставился на прапорщика.
Толпящиеся вокруг офицеры стали с интересом оборачиваться в их сторону, тем более что многие были в курсе из взаимоотношений и вердикта Скобелева, и теперь с нетерпением ждали, как этот зарвавшийся моряк выкрутится.
— Господин Нехлюдов! — громко заявил Дмитрий, привлекая к себе еще больше внимания. — Мне искренне жаль, что я так сильно напугал вас! Мне так же, очень стыдно, что я поймал вас за руку, когда вы шарили в моих вещах. Но более всего, мне прискорбно, что я оскорбил вас своими необдуманными словами, когда пообещал проникнуть в вашу задницу стопкой монет. Но поймите меня правильно, я и подумать не мог, что выпускник училища правоведения [3] может обидеться на подобное предложение. Но теперь я вполне осознал всю глубину своих заблуждений, а потому искренне прошу меня извинить!
Все услышавшие эту речь застыли как громом пораженные, но больше всех, конечно же, сам Нехлюдов. Чиновник то бледнел, то краснел, потом схватился за грудь, на которой красовался значок в виде колонны с императорского короной наверху и надписью «законъ» [4].Наконец, он не выдержал повышенного внимания к своей персоне и бросился вон, провожаемый взрывом хохота. Смеялись все. Ржали как лошади драгуны и казаки, громогласно раскатывались артиллеристы, едва не падали с ног от смеха пехотинцы и даже Костромин, кажется, оценил спич своего недруга и скривил губы в недоброй усмешке.
— Что там происходит? — заинтересовался приступом веселья командующий и послал ординарца выяснить, в чем дело.
— Ничего особенного, ваше превосходительство, — объявил тот, когда вернулся. — Просто прапорщик Будищев перед Нехлюдовым извинился.
— Вот как? — удивился генерал и недоверчиво уставился на своего посланника, обоснованно подозревая, что тот рассказал далеко не все.
Покинув штаб, Дмитрий отправился в госпиталь. Что ему награды и чины? Что похвала Скобелева или козни Костромина? Он хотел видеть Люсию. Заглянуть ей в глаза, уловить слабый аромат ее кожи, почувствовать прикосновение рук и биение сердца. Раньше с ним такого не случалось и он, с недоверием прислушиваясь к новым для него ощущениям, старался понять, что же это?
Нельзя сказать, чтобы в палатах было тихо. Вовсе нет, одни раненые стонали, другие тихо бредили, а иные и не тихо, но вместе с тем, не было и тени того разухабистого веселья, которое охватило лагерь. Многие санитары, поддавшись этому соблазну, покинули своих подопечных и лишь три сестры милосердия не оставляли их. Подобно ангелам осеняли они своим присутствием эти мрачные своды, приносили питье, поправляли подушки, старались утешить потерявших надежду. Они, да еще отец Афанасий, были единственными свидетелями мук умирающих и еще живых.
— Потерпи, голубчик, — уговаривала Люсия молодого солдатика, лишившегося ноги. — Ты еще молодой, найдешь свое счастье.
— Куды мне, барышня, — едва не плакал тот, — ить я плотник! Таперича только на паперть.
— Зачем же так, — попыталась утешить она его, но не находила слов.
В самом деле, что знала она, росшая с детства в золоченой клетке о жизни простых людей? Прежде она видела их только в виде слуг, или приказчиков в модных магазинах, дворников или извозчиков. Что они делают, чем живут?
— Шли бы вы отседа, барынька, — прохрипел с соседней койки, старослужащий унтер, с простреленной грудью.
— Зачем вы так? — тихо спросила Люсия. — К тому же вам нельзя говорить.
— Ишь ты, на вы, как благородного, — осклабился тот.
Внутри него, с каждым словом и впрямь что-то булькало, на губах пузырилась кровь, но он все равно не унимался, все время повышая голос.
— Пожалеть нас пришла? Чистенькая да гладкая. Вот и шла бы к офицерам, они тебя, глядишь, и приголубили. А здесь ты зачем?! Мы тут мужики темные да грубые, неча нас жалеть!
— Чего ты расходился? — мрачно спросил другой его сосед. — Барышня по христианскому милосердию желает нам помощь оказать, а ты косоротишься!
— А мне теперь все можно! Помираю я! Может всю жизнь мечтал обсказать, а теперь некому акромя ее…
— Псом ты цепным всю жизнь был, — перебил его сосед. — Житья от тебя нашему брату не было. Не смог жить, так хоть уйди как человек!
Обессилевший унтер затих на своем ложе, прикрыв глаза. Безногий солдат тоже успокоился и Люсия растерянно поднялась.
— Спасибо, — тихо шепнула она заступившемуся за нее раненому.
— Не за что, барышня, — спокойно отвечал тот. — Только вы бы и впрямь шли на воздух. Вон бледная какая, в гроб краше кладут. А мы тут уж как-нибудь сами.
В растерянности вышла она наружу и бессильно прислонилась к стене кибитки. Хотелось плакать от обиды и собственного бессилия, но не было слез. Только бесконечная печаль и усталость от всего происходящего. В самом деле, зачем она бросила все и поехала в эту забытую богом Тмутаракань? Разве для того, чтобы снова встретить его…
— Вот вы где, — счастливо улыбнулся Будищев. — А я искал вас… Что с вами, вам плохо?
— Дмитрий Николаевич, — всхлипнула она. — Увезите меня отсюда. Ради всего святого, хоть куда-нибудь! Я помню, вы говорили, что я не выдержу всей этой грязи и оказались правы. Осталось совсем чуть-чуть, но я больше не могу. Я старалась, я терпела, я превозмогала себя, но все…
— Мы уедем, — пообещал он девушке, обняв ее. — Далеко-далеко отсюда.
— Вы обещаете?
— Отвечаю! — непонятно ответил он и так широко улыбнулся, что ей сразу стало хорошо и спокойно, что она захотела прижаться и склонить голову на его крепкую грудь, что немедля и исполнила.
Увы, но Будищев оказался не единственным, кто разыскивал юную баронессу. Не успели они обняться, как рядом, будто муж в плохом водевиле, появился Людвиг. Он не принимал активного участия в штурме, поскольку его батарея оставалась в резерве и лишь выпустила по вражеской цитадели несколько десятков гранат и шрапнелей.
Последнее время было не лучшим в жизни младшего барона Штиглица. После того странного случая многие офицеры сторонились его. По их мнению, подпоручик струсил драться на дуэли, и это несмываемым пятном легло на его репутацию. То, что Будищев не был дворянином, злые языки не учитывали. Впрочем, он догадывался, кто распускает эти сплетни, но случая выяснить отношения до сих пор не было, а теперь он, по слухам, и вовсе лежал чуть жив от раны. И вот вам, пожалуйста!
— Что вы делаете?! — смертельно побледнел молодой человек, раздувая ноздри от гнева.
— Целуемся, — мрачно отозвался Дмитрий, предчувствуя очередной скандал. Вообще-то у него на языке вертелось другое слово, но тогда дуэль точно стала бы неизбежной.
— Как вы смеете?!
— Людвиг, прекрати! — попыталась успокоить его сестра.
— Прекратить?! — еще больше взвился он. — Так это все правда! Все что мне говорили про вас! Я тебе верил, а ты…
— Людвиг, ты смешон! — ледяным тоном прервала его Люсия.
— Ребята, ша! — поспешил вклиниться в разговор Будищев. — Прошу прощения, господин барон, но, во-первых, ваша сестра уже взрослая девочка и сама может выбирать, с кем ей дружить! Во-вторых, может вы не заметили, но я теперь офицер, кавалер, да и что там стесняться, без пяти минут граф. То есть, мы ровня.
— Вы мне ровня? — задохнулся от негодования подпоручик. — Вы, бастард и выскочка! Искатель наследства!
— А еще предприниматель, изобретатель и весьма не бедный человек. К тому же, вы, Людвиг Александрович, насколько я знаю, тоже не от царицы Савской род ведете. И вообще, какого черта?! Я люблю вашу сестру, а она любит меня. И ни одна сволочь, вроде вашего приятеля Бриллинга, не сможет встать на моем пути!
— Я…я… я вызыва…
— Людвиг, я люблю его! — выкрикнула Люсия, стараясь успеть, прежде чем брат произнесет роковое «я вас вызываю».
— Что? — остановился он, будто налетев на невидимую стену. — Это правда?
— Да, и я никогда не прощу вам обоим, если вы попытаетесь убить друг друга! Видит бог, я уйду в монастырь или еще куда, и ни за что не стану видеться ни с одним из вас.
