Стражники угрюмо молчали. Юайс шагнул к Крафти, наклонился, замер, закрыв лицо рукой, прошептал что-то едва слышное.
– Мы тоже кое-кого не уберегли, – вздохнул Дойтен.
– Кто это? – спросил Буил, подходя к телу.
– Судья Клокс, – скрипнул зубами Дойтен. – Как ты думаешь, мастер, можно ли с твоей стражей взять замок?
– Пришла пора? – усмехнулся Буил. – Его и с тысячей стражников не возьмешь. А уж с моими юнцами… Да и зачем? Не наша забота лезть в дела королей.
– Диус ни при чем, Дойтен, – выпрямился Юайс. – Скорее всего, он даже ничего и не знает. Даже если он и сам мерзавец.
– А ведь я тебя вспомнил, – прищурился Буил. – Точно. Двадцать лет назад. Мы сопровождали с Даиром и десятью молодцами обоз из Снокиса в Натхаир и возле Лиственной топи попали в засаду. Да не разбойную, а какая-то погань полезла из болот. И когда совсем уже стало невмоготу, подскочили черные егеря. Мне, правда, болотные твари успели распороть когтем подбородок, но ты был среди этих бравых охотников. Как раз тогда Даир и решил стать храмовником. Поклялся, что пострижется, если выживет. А уж я… держался поблизости. Одного я не могу понять: двадцать лет прошло, а ты вроде как и не изменился?
– Работа на свежем воздухе… – пожал плечами Юайс.
Иана
Сон был горьким. Горечь стояла на языке, горечь приносилась ветром, который обдувал лицо. Что-то происходило в этом самом сне, что-то неприятное, хотя чего уж могло произойти неприятнее того, что уже случилось? Но утреннее пробуждение слизнуло сновидение без следа, только и осталось, что тянуть из ковша холодную воду да удивляться самому себе – как это можно было упасть в постель, раздевшись, но не опрокинув ни единого кубка вина?
Дойтен посмотрел на пустой лежак Клокса, осенил себя святым колесом, кивнул убранным постелям Юайса и Гаоты, нагнулся, проверил наличие под собственным лежаком ружья, закряхтел, накинул на дверь крючок, скинул исподнее и живенько ополоснулся пятком ковшей холодной воды, всякий раз переступая на новое место – полы у Транка в трактире сделаны были на совесть, если с умом, то никакой протечки, одна лишь свежесть и облегчение. Не прошло и десяти минут, как ступени благословенного заведения заскрипели под весом бравого арда, который во всякую минуту своей жизни был готов к собственной смерти, не желая ее ни единой минуты ни в каком виде. Эта мысль так понравилась Дойтену, что он подкрутил кончики усов и притопнул, но тут же подумал, что согласился бы разбирать пыльные рукописи в кладовой Белого Храма ближайшие два… нет, даже четыре месяца, лишь бы судья Клокс оставался живым и здоровым. Разве это возраст для прогулки к престолу всевышнего? Шестьдесят пять лет. Смешно! Добро бы уж звенела сталью какая-нибудь войнушка!
«Будет тебе и войнушка», – закралась в голову Дойтена вовсе неприятственная мысль, отчего его лицо перекосила недовольная гримаса, и как раз с нею он и появился в обеденном зале.
– Я уж думала посылать за тобой, – сухо заметила Тина, накрывая на стол. – Не обессудь, я хоть и вижу, что у тебя и мантия судейская, и шапка багрянцем светит, а еду тебе прежнюю подаю. Ту самую, которую ваш бывший усмиритель жаловал.
– А я без обиды, – довольно проговорил Дойтен, с трудом удерживаясь, чтобы не ухватить трактирщицу за мягкое место. – Шапка, может быть, у меня и покраснела, а сам я какой был, такой и остался.
– Ну, тогда я лучше остерегусь, – отстранилась Тина и спросила: – Празднуешь обновку?
– Брось, – бросил ложку Дойтен. – Какая уж там обновка. Я на лестницу не взбираюсь. Край свою вижу. Не быть мне судьей. Но не больно и хотелось. Я б по плечо, нет… – он постучал ладонью по уже не больной руке от локтя до кисти, – по запястье… здоровья бы лишился, лишь бы старина Клокс жив остался. Только горе ведь как – бьет наотмашь, а потом догоняет. Наотмашь я вчера получил, когда Клокса из воды доставал. А уж второй удар будет через день или через два, если, конечно, и сам жив останусь. А сегодня-то – солнце сияет, словно не осень на вторую треть выворачивает, а весна к разгару стремится. Ну как тут не улыбнуться? Где твои шустряки-то? Отчего сама с горшками хлопочешь?
– А ты хотел, чтобы они тебя ждали? – поинтересовалась Тина. – Больно важен, как я погляжу. Проспал бы еще с час – сам бы за блюдом на кухню пошел.
– А чего бы не пойти? – хмыкнул Дойтен. – Стряпня знатная, вино – отменное, особенно если меру знать, хозяйка что с лица, что с заподлица – одно загляденье. Где кто есть-то? Моих-то как всегда с утра нет, наверное, опять своими клинками мельтешат. А прочие как?
– Никого уже нет, – вздохнула Тина. – Аол – с лошадями. Старый мой с сыновьями на торжище уехал, через три дня начало празднества, шатер мы ставим. Посмотрим, как в этом году, а так-то чуть ли не год целый потом сливки с этой торговли снимаем. Послезавтра поставлю тесто и, считай, месяц, а то и два – без продыха.
– Да, – кивнул Дойтен. – Пироги у тебя знатные. Помню. Ну, может, еще и зацеплю первую выпечку. Постояльцы-то где?
– А я им не сторож, – буркнула Тина, уходя на кухню, – которые во дворе, те во дворе. А те, которых во дворе не найдешь, считай, что на волю вырвались.
«На волю…» – отчего-то сладко прозвучало в голове Дойтена, но вслед за тем перед глазами всплыло лицо молочницы, представился старина Клокс лежащим в ящике на льду, и веселье куда-то улетучилось, и жаркое отправилось в живот нового судьи вовсе без всякого вкуса.
Во дворе под навес заглядывало осеннее солнце. Лошади в полном составе пряли ушами у яслей, серый жеребец бодро пофыркивал, счастливая Иска раскатывала по всему двору на мохнатом ослике, таком же рыжем, как и она сама, дурачок Амадан бегал за ней, пытаясь ухватить осла за хвост, а прочая компания сидела на двух скамьях у вынесенного под солнце стола, используя время и для дела, и для забавы, потому как блюдо с пирожками явно знавало и более обильные времена. Юайс у жаровни колдовал над куском мешковины и кольчужкой Гаоты. Тщедушный Тьюв возился с несколькими мотками суровой бечевы, сплетая что-то вроде грубой сети. Девчонка то ли любовалась собственным клинком, то ли выглядывала в нем свое отражение. А серебрянокудрый старик, или пока еще не старик, жмурился на солнце и не делал ничего.
– Вот как, – крякнул Дойтен. – Что же это получается? Я стучу ложкой по блюду под крышей, а они дышат свежим ветром и в ус не дуют?
– Мы безусые все, – скривила губы Гаота.
– Да, господин судья, – открыл глаза Чуид. – С усами у вас нет соперников. Разве только почтенный травник Бас мог бы приложить мерку к своим усищам, но и у него нет такой вызывающей остроты на лице.
