— Так вот как ты держишь свое слово? — возмутился альб, — Два вопроса за один — таков был уговор!
Но Хаген продолжал молчать. Он явился сюда по просьбе Гунтера, чтобы убить Зигфрида — убить по той же самой причине, по какой и Ксантенец послал своих нибелунгов прикончить их с братом.
Только вслух он так и не сказал об этом ни слова.
Проскакав вдоль городских стен, они приближались к воротам Вормса с востока, со стороны Рейна. Было раннее утро; хотя уже почти рассвело, туман серой пеленой лежал над свежевспаханным полем, в воздухе пахло сыростью. Хаген не сомневался, что их давно уже заметили: стражники Гунтера всегда были начеку. Но никто не вышел им навстречу, ворота, приветливо распахнутые, оставались пустыми.
Перед откидным мостом Хаген остановился и взглянул на Рейн. Река сверкала под первыми лучами солнца, и туман белыми хлопьями плыл над ее поверхностью. Как всегда, когда он возвращался сюда после долгого отсутствия, Вормс казался ему изменившимся. Но что именно менялось, он не мог сказать. Просто город каждый раз выглядел чужим — не враждебным, но все же чуждым. И тогда он начинал думать, что этот город — не его.
— Чего ты ждешь? — нетерпеливо спросил Данкварт.
Хаген улыбнулся:
— Осматриваюсь.
Он бы постоял так еще, разглядывая город, — ведь это было некоторым образом возвращение домой. Но Данкварт был прав. Восемь дней они провели в седле, а этой ночью сделали единственный привал на полчаса, да и то лишь затем, чтобы немного отдохнули лошади, но не всадники.
Копыта застучали по деревянному мосту, и наконец в воротах появилась чья-то фигура. Это был воин из личной охраны Гунтера, правда, Хаген не помнил его имени. В первый момент он изумился, но тут же выражение усталости и недовольства на его лице уступило место радости; узнав Хагена, он бросил копье и выбежал навстречу всадникам.
— Хаген из Тронье! Наконец-то ты приехал!
Хаген спешился, и стражник заключил его в объятия. Однако, осознав всю нелепость своего поведения, воин смущенно шагнул назад.
— Прости, — проговорил он. — Я был так ошеломлен, и радость…
— Все хорошо, — улыбнулся Хаген, — Не нужно извиняться.
Искренняя радость в глазах стражника наполнила его чувством благодарности. Воин был первым, кто его приветствовал по возвращении в Вормс, первым, кто вышел ему навстречу и заключил в объятия. Было приятно чувствовать искреннюю дружбу. Повернувшись к брату, он приказал ему спешиться и попросил стражника позаботиться о лошадях.
Стражник, кивнув, схватил поводья, но Хаген задержал его:
— Скажи, Гунтер и все остальные — в Вормсе?
— Да, все здесь. Гунтер, Гизелер, Гернот, а также многие знатные гости. Король сгорает от нетерпения, ожидая тебя.
Кивнув, Хаген посторонился, пропуская воина с лошадьми. За стенами крепости еще было сумрачно, но полумрак этот был мирным и уютным, вовсе не угрожающим.
— Гунтер и все остальные, наверное, спят еще, — предположил Данкварт.
Хаген не ответил. Он вдруг ужасно рассердился на брата, в который раз уже нарушавшего течение его мыслей. Однако он понимал, что сердится зря: Данкварт был прав — Гунтер никогда не вставал с постели с первыми петухами.
— Смотри, в кухне горит свет, — оживился Данкварт, показывая на маленькое освещенное окошко. — Пойдем туда. Кубок горячего глинтвейна пойдет нам с тобой на пользу.
Хаген, поколебавшись, покачал головой:
— Иди. Я сначала зайду в свою комнату.
Пожав плечами, Данкварт удалился. Хаген понимал, что брата обидел его отказ. В последнее время, чем ближе они были к Вормсу, тем раздражительнее становился Данкварт.
На самом деле Хагену просто хотелось побыть одному.
Дождавшись, пока брат войдет в дом, он повернулся и стал медленно подниматься по лестнице. Возле двери в главную башню охраны не было, огромный зал за нею оказался пустым. Остановившись, Хаген глубоко вдохнул знакомый запах камня, холода и сырости, столь характерный для Вормса. И снова он ощутил, что вернулся домой.
Он медленно пересек комнату, отпер дверь в тронный зал Гунтера и остановился на пороге. На столе лежали остатки ужина — пир, видимо, продолжался до самого утра. В зале было душно, пахло вином — Хагену даже почудилось, что он слышит звон бокалов и смех пирующих. Бесшумно притворив дверь, он прошел через зал и поднялся по деревянной лестнице. Гулкий звук его шагов, тени, притаившиеся по углам, как будто преследовали его, возбуждая особенные мысли и чувства. С тех пор как Хаген покинул Изенштейн, он не в первый раз испытывал подобное: тьма Изенштейна преследовала его всюду, и он не мог от нее избавиться.
В башне, где находились покои Хагена, не было ни души. Тем лучше. Как ни ждал Хаген предстоящей встречи с Гунтером и остальными друзьями, в этот момент он чуть ли не страшился ее.
В комнате было холодно и темно. Пыль толстым слоем покрывала стены и мебель, и внезапно покои эти показались Хагену убогими и бедными. Он шагнул к окну и распахнул ставни. Золотистый свет утра наполнил комнату. Хаген открыл дверь и вышел в коридор.
Неожиданно из темноты вынырнула маленькая фигурка, закутанная в длинный плащ. Лицо незнакомца скрывал остроконечный, надвинутый на лоб капюшон. Хаген резко остановился — но тут же узнал таинственного посетителя.
— Кримхилд!
— Хаген? — Голос девушки дрожал, как будто она с трудом сдерживала слезы. Капюшон упал ей на плечи, — Хаген! — И вдруг, негромко вскрикнув, она бросилась ему на шею — Тронье едва не потерял равновесие, — Хаген! Наконец-то ты вернулся! — Лицо Кримхилд прижалось к его небритой щеке, все тело ее дрожало от возбуждения.
Хаген попытался было нежно разжать руки девушки, но безудержная радость встречи охватила его самого — заключив Кримхилд в объятия, он крепко прижал ее к себе, а затем поднял на руки и, смеясь, закружился вместе с ней по комнате, как часто делал это раньше.
Кримхилд тоже засмеялась, наслаждаясь игрой, потом заболтала ногами, как делают дети, прося, чтобы их поставили на ноги. Воспоминания детства захлестнули девушку — ведь Хаген был ей фактически вторым отцом. Встав на цыпочки, она руками обвила его шею — как и прежде — и… поцеловала.
Но поцеловала не так, как раньше. Кримхилд уже не была ребенком, она стала женщиной.
И она поцеловала его как женщина.
Губы Кримхилд были мягкими и теплыми, от их прикосновения у него закружилась голова. Он хотел отстраниться, оттолкнуть ее, закричать, что так нельзя, что она переходит границы дозволенного. Но не смог.
