— Я сделал то, что должен был сделать очень давно, — простонал старик.
— Каково это — испытывать боль? — спросил воин.
— Ты скоро узнаешь, — ответил молодой голос.
Слепой юноша добрался наконец до края горизонта и теперь шел на жар костра.
— Нет! — крикнул старик. — Не надо! Так еще больнее…
— Каково это — потерять силу? — насмешливо спросил Ажданиока.
— Ты скоро найдешь ответ на свой вопрос, — безжизненным голосом молвил слепой Данн.
— А что ты знаешь без своих жребиев? — расхохотался Ягма.
— Они мне больше не нужны, — сказал бог Судьбы.
— Убей меня, — попросил Лафемос. — Это слишком больно…
Люди на площади как завороженные смотрели на старика, корчащегося в пламени. Он испытывал страшную боль, но не умирал. И огонь не желал поглощать его плоть, и цветы падали, и ветер погонял клочья жирного черного дыма — так людям было очень хорошо видно, что происходит…
— Ты сам цеплялся за свое бессмертие, — сказал Ягма, распахнув мерные крылья. — Получай его. Наслаждайся.
— Ты любил людей и цветы, — произнес Ажданиока. — Наслаждайся и радуйся.
Жрец Суфадонексы вынес на позолоченном шесте священную реликвию — череп чудовища — и под восторженный вой толпы бросил ее в огонь.
— Ты хотел воссоединиться с аухканами, — усмехнулся Улькабал. — Что ж, будь по-твоему.
— Смерти! — простонал Лафемос.
— Это будет долгая смерть, — притворно посочувствовал Ягма. — Тебя может убить только такой же бессмертный, как и ты. А мы не станем поднимать руку на нашего возлюбленного отца.
— Я не вижу, — прошептал Данн. — Прости! Я ничего не вижу…
— Мальчик мой! — закричал старик…
Прискакал ко дворцу встревоженный эстиант и стал требовать, чтобы его немедленно провели либо к царице, либо к таленару Кайнену. Дескать, что-то непонятное творится на площади у храма Ягмы и он обязан доложить своим повелителям.
Что там? — спросила Аммаласуна, появлясь на верхней площадке мраморной террасы.
— Там старик какой-то подстрекал народ отказаться от войны, но его схватили и стали жечь на костре, — растерянно ответил молодой воин.
И было непонятно — он одобряет толпу или осуждает ее.
— Только смуты нам не хватало! Подать коней!
Таленар Кайнен, прорицатель Каббад и сотня воинов (на всякий случай — кто знает, что происходит в городе) вызвались сопровождать царицу. На площади перед храмом Ягмы горел костер. Раньше тут стояло чудесное фруктовое дерево, однако его больше не было — ободранный израненный ствол служил столбом, к которому был привязан казнимый. Сам он являл собой жуткое зрелище: наполовину обгоревший, в каких-то жалких лохмотьях на почерневшем от огня теле — не разобрать, где клочья кожи, а где прилипла обгоревшая ткань… Ни волос, ни бровей, ни ресниц. Лицо покрыто кровавыми волдырями. Они вспухают, лопаются, жидкость шипит от невыносимого жара, и снова вспухают волдыри…
Он не мог оставаться живым в этом аду. Но оставался.
Пламя ревело и гудело, обдавая людей смертоносным дыханием.
Толпа бесновалась вокруг костра, и даже вмешательство сотни царских телохранителей ее не слишком остудило и успокоило.
Из бездонного голубого неба падали и падали Душистые цветы, и пели птицы.
Кайнен спрыгнул с коня и побежал к огню. Под ногами хрустнули, ломаясь, узорчатые ножны, ни-гда не знавшие меча.
Следом бежал Каббад.
Уна застыла на коне, широко открытыми глазами глядя на происходящее. Она едва сдерживалась, чтобы не приказать воинам убивать собственных граждан.
На происходящее равнодушно-удовлетворенно взирали жрецы Ягмы и Суфадонексы.
— Глагирий! — не веря своим глазам, завопил Кайнен.
Старец уставился на него кровавыми пустыми глазницами:
— Смерти! Это очень больно…
Аддон скорее угадал, чем понял его. Сгоревшие губы не повиновались более своему хозяину.
/Как же он остался жив? Это несправедливо!/
Таленар выхватил меч и замахнулся, чтобы нанести единственный, самый точный и милосердный удар. Но кто-то удержал его руку.
— Зачем длить его мучения? — обернулся Кайнен к Каббалу. И отшатнулся от него — таким страшным было лицо прорицателя.
— …Может убить… такой же бессмертный… — прохрипел старец.
Каббад осторожно разжал пальцы друга и высвободил рукоять раллодена.
— Дай мне.
— Мальчик мой! — закричал старик.
— Ты осмелился явиться сюда? — прорычал Ягма.
— Ты забыл, что тебя ждет? — преградил путь к костру воин. — Он заслужил эту муку, не пытайся помочь ему.
— Ты лишен всего, кроме бессмертия, жалкая тварь — рявкнул Тетареоф. — Посмей только подойти.
Он не отвечал. На его губах блуждала странная улыбка.
Пространство сопротивлялось, и он шел сквозь него, будто протискивался сквозь каменную степи. И несокрушимая на первый взгляд стена подавалась неистовому натиску и мощи, уступала его воле…
Он добрался наконец до корчащегося в пламени старика и изо всех сил вонзил раллоден туда, где у людей сердце.
Цветы перестали падать.
Погас костер, будто его задули в одночасье, словно свечу.
С тоскливым стоном разлетелись птахи.
Ошеломленные люди приходили в себя, как после опьянения, а опомнившись, торопились разойтись, чтобы освободиться от происшедшего если не внутри себя, то хотя бы вовне.
Впрочем, наши маски очень быстро прирастают, и уже спустя несколько литалов большинство участников казни будут искренне считать, что они ни при чем. И даже не хотели смерти несчастного. Он сам напросился.
Тело мертвого Эрвоссы Глагирия обвисло на стремительно остывающих цепях, которыми его прикрутили к стволу дерева.
Само дерево как-то вдруг почернело и обуглилось.
Уна молча развернула коня по направлению к Дворцу. Она видела, что творилось с отцом и Каббадом, и не хотела докучать им ни сочувствием жалостью, которые все равно не утешили и не умерили бы горя.
Кайнен хотел сказать другу что-то очень теплое и ободряющее, но вместо того сглотнул тяжелый комок и пробормотал:
— Где ты научился так чисто убивать?
Каббад уперся в него тяжелым, неузнающим взглядом. Обронил:
— Пойдем, человек. Напьемся.
Стройные ряды войск маршировали
/на юг/
на север.
— Твои разведчики прибыли, Избранник, — доложил Шрутарх.
