В ней стояла тишина. Утренняя служба уже закончилась, обеденная еще не началась. Да и сколько прихожан могли поместиться внутри – два десятка? Понятно, что часовня Граброка не была настоящей, крохотной подорожной часовней, а вправе была считаться маленьким храмом, но после громады нового храма она казалась тесной и душной. Через цветные витражи узких окон на пол падали окрашенные лучи осеннего солнца. Углы тонули во мраке. Дойтен разглядел в сумраке вырезанную из дерева фигуру Нэйфа, закрепленную на колесе, шагнул вперед, чтобы рассмотреть ее, и едва не наступил на кого-то.
– Кто здесь? – едва удержался он на ногах.
– Я, – раздалось чуть слышное, распластавшийся на полу человек сжался в комок, сгорбился, чуть приподнялся и явил в столб света лицо.
– Монашка, – кивнул Дойтен. – Голова закружилась? Или сегодня еще не выделывала кругаля на площади?
– Меня зовут Иана, – прошептала она, вставая на колени.
– Послушай. – Дойтен поморщился, отчего-то ему эта еще недавно казавшаяся довольно привлекательной женщина теперь была неприятна. – Что это у вас за храм такой, Храм Очищения? Где у него хоть дом? Кто у вас пастырь?
– В сердце. – Она прижала ладонь к груди. – В сердце у нас храм. И пастырь в сердце.
– Святой Нэйф? – не понял Дойтен.
– Не кощунствуй, – устало вздохнула монашка. – Святой Нэйф уже тысяча двести восемьдесят лет просителем за нас при престоле всевышнего. Наш пастырь – в сердце. Он сам – сердце Талэма. Любовь Талэма. Забота Талэма.
– И что же? – не понял Дойтен. – Прямо так и говорит с вами? Указывает, что вам делать, чего не делать? Велит это… как его… очищаться?
– Не велит, – улыбнулась монашка, – просит. Просит быть чистыми, поскольку именно чистота наша и есть та преграда, что не дает захватить дом наш врагу нашему…
– Ясно, – кивнул Дойтен. – Один вопрос остался. Комнатушка у Транка недешево стоит. За проживание, за еду – тоже пастырь платит?
– Сама собираю, – осветилась еще более яркой улыбкой монашка. – По чешуйке медной. По крошке серебряной. По крупинке золотой. И каждая так. Всяк за себя, а вместе друг за дружку. А когда срок приходит, то и время. И денежку потратить, и жизнь свою с пользой завершить.
– Срок подходит, значит? – помрачнел Дойтен.
– А то ты не знаешь? – спросила монашка.
– И где же случится это дело? – спросил Дойтен.
– А ты смотри – и увидишь, – прошелестела монашка и вдруг вскочила на ноги и ринулась прочь из часовни. Дойтен оглянулся, шагнул за беглянкой, но на площади ее не оказалось. Он повертел головой, заглянул за один угол часовни, от которого тянулась к воротам стена, заглянул за другой, посмотрел в арку храма. Монашка пропала. Шагнул к стражнику, что с интересом глазел на здоровяка в алой тиаре и судейской мантии, и спросил его:
– Только что из часовни выскочила баба в черном платье. Монашка. Куда побежала?
– Не было никого, – удивился стражник.
– Как это не было? – возмутился Дойтен.
– Да просто, – пожал плечами стражник. – Я ж стою, глаз не спускаю. Мало ли, кто утащит что или еще как. Как ты зашел внутрь, так и стою. Ну, так ты зашел, и ты же вышел. А между тем и этим – никакого движения. Да и что там делать-то?
– Так… – стянул с головы тиару Дойтен. – Кажется, без кувшинчика вина я не обойдусь.
Иска
Напряжение было столь велико, что среди ночи Гаота несколько раз стискивала кулаки и просыпалась от того, что ногти вонзались в ладони. Только когда первые лучи солнца заглянули в окно, она наконец забылась. Но проспала недолго, Юайс шепнул ей на ухо, чтобы она выходила во двор, потому что самый трудный день в Граброке уже начинается, хотя он может захватить и ночь, и завтрашний день тоже. Гаота не поняла, как один день может захватить в себя сразу два дня, да еще и ночь между ними, но привела себя в порядок и вскоре уже сбегала вниз по ступеням сначала в обеденный зал, а потом и во двор, где был уже накрыт стол и Юайс копался с кольчужкой Нэмхэйда. Гаота вдруг почувствовала приступ голода и, отправляя в рот что-то мясное с тушеными клубнями, спросила наставника о том, что мучило ее всю ночь:
– Почему нас не раздавят?
– Важный вопрос, – согласился Юайс. – Особенно после ночной ворожбы. Думаю, что нас еще попытаются раздавить, но, может быть, не в этот раз.
– А когда? – не поняла Гаота.
– Когда-нибудь, – пожал плечами Юайс. – Сейчас мы для них не опаснее комара. Зудит себе и зудит. К тому же раздавить нас – значит не узнать врага, который нас послал. А мы – ключ к этому врагу. Так, во всяком случае, они должны думать. Кроме того, у них есть главная цель – явление, все остальное – ерунда, хотя кое-что их и насторожило. Но пока мы – ерунда. Неопасная и нестрашная ерунда.
– А мы и правда ерунда? – надула губы Гаота.
– Не совсем, – улыбнулся Юайс. – Но имей в виду, когда они выяснят, что мы никакая не ерунда, нам станет жарко, и ты можешь сама захотеть стать ерундой. Маленькой и незаметной. Чтобы жить спокойно.
– Ты сам тоже так думаешь? – обиделась Гаота.
– Я должен был тебе это сказать, – ответил Юайс.
– Мы можем их остановить? – спросила Гаота.
– Вряд ли, – признался Юайс. – Но мы должны пытаться их остановить.
– Как Нэйф? – спросила Гаота.
– Успокойся, так у нас не получится, – проговорил Юайс.
– А те, кто нас послал? – Гаота ожесточенно почесала кончик носа. – Да!.. А кто нас послал? Брайдем или Ата? Или еще кто?
– Тсс, – приложил палец к губам Юайс.
Гаота выждала минуту, оглянулась, пожала плечами, отодвинула блюдо и радостно улыбнулась Иске, которая выскочила неизвестно откуда и тут же убрала со стола, оставив блюдо с пирогами, кувшин с вином и миску с вареными в меду орешками.
– Вот, – подмигнула Гаоте Иска, вернувшись через минуту и подавая ей кубок с теплым напитком. – Попробуй. Топленое молоко с медом и тертым орехом! И вкусно, и сил становится столько, что можно целый день по трактиру бегать, а все равно не устанешь.
Гаота припала губами к угощению и удивленно засмеялась.
– Надо будет рассказать про этот напиток тетушке Хиле!
– Она знает о таком напитке, – уверил Гаоту Юайс. – Лучше расскажи о нем тетушке Капалле, пусть заведет еще пару коров.
– А где все? – спросила Гаота. – И почему мы на улице?
– Дойтен, как ты могла бы предположить, еще спит, а остальные уже занимаются важным делом, – ответил Юайс, орудуя нагретым на жаровне шилом. – А на улице мы потому, что грязное серебро и в самом деле грязное, и дышать вот этим дымком под крышей я бы не советовал. Да и надо пользоваться теплыми осенними днями. Дыши. Лови солнечные лучи. Здесь солнца больше, чем в Стеблях.
