Рабочий кабинет Помпилио был обставлен мебелью классической: резной, местами позолоченной и неимоверно тяжелой. Из книжных шкафов можно было сложить крепостную стену, размеры письменного стола вызывали в памяти бескрайние степи южной Заграты, а массивное кресло любой король не постеснялся бы использовать в качестве трона. На одной из больших стен висела карта Герметикона. Условная, конечно, нарисованная на плоскости, однако, как отметил про себя алхимик, весьма и весьма точная. На ней были отмечены не только обжитые миры, но и все звезды Бисера, а также все приграничные системы.
— Ты ведь Олли?
Да уж, адиген есть адиген. Власть впиталась в его душу, научила чувствовать людей почти инстинктивно, а потому Помпилио видел собеседников насквозь. Он оказался первым на памяти Мерсы человеком, который без труда определил, кто в настоящий момент командует алхимиком.
— Да.
— Решил со мной познакомиться?
— В целом я уже знаю о вас достаточно много, мессер.
— Энди не столь самонадеян.
— Он скромен и многое держит в себе.
— Или осторожен.
— В любом случае, мессер, я — другой. Но я одобряю выбор Энди, и… — Алхимик твердо посмотрел на адигена. — Я хочу сказать, что готов вам служить, мессер. Я хочу остаться на «Амуше», если мои способности и мое общество вас устроят.
Последняя фраза была не просто вежливым оборотом, она показала, что Мерса разобрался, как следует вести себя с адигеном: всегда оставлять за ним последнее слово. Всегда. И еще она показала, что алхимик не только разобрался — он согласен следовать правилу, и Помпилио это оценил.
— Хорошо сказано, Олли, тем более — для бахорца.
— Я быстро учусь, мессер.
— Тебя не смущает изменение в статусе?
— Что вы имеете в виду, мессер?
Помпилио усмехнулся:
— На Бахоре высоко ценится личная свобода, и всякое посягательство на нее воспринимается в штыки. Поступив ко мне на службу, ты отдашь мне часть прав, которые бахорцы считают незыблемыми.
— В любой организации, в той же армии, например, существует иерархия.
— Ты готовишься сделать важный шаг, Олли, а потому не прячься за Устав Астрологического флота, мы оба знаем, что на «Амуше» он имеет силу только до тех пор, пока не противоречит мне. Я буду принимать за тебя решения, Олли, а ты будешь безоговорочно их исполнять. Ты к этому готов?
— Вы подберете мне жену? — попытался пошутить Мерса.
Помпилио хмыкнул, но шутку поддержал:
— Возможно. — И вновь стал серьезным: — На самом деле я говорю о верности, Олли, о твоей безоглядной верности мне. Что бы ни случилось, о чем бы ты ни думал, ты будешь обязан безоговорочно оставаться на моей стороне и поддерживать каждое мое слово. Если я приму решение оставить тебя на «Амуше», ты станешь моим человеком. Я буду нести за тебя ответственность и заботиться о тебе — такова моя обязанность. А ты будешь делать всё, что я от тебя потребую. На «Амуше» действуют законы адигенов, Олли, и ты станешь моим вассалом.
Да уж, это противоречило всему бахорскому мировоззрению, которым так гордился Андреас, однако алхимик остался непреклонен:
— Я всё сказал, мессер.
— Очень хорошо, Олли. — Помпилио вновь потянулся за газетой. — Можешь идти.
— Но прежде, чем вы примете окончательное решение, мессер, вы должны узнать, что вчера меня навестили агенты Компании. А точнее — люди из Департамента секретных исследований. — Мерса выдержал паузу, после чего прыгнул в омут: — Они наняли меня следить за вами.
Какого-то особенного интереса новость не вызвала. Помпилио, как и собирался, взял газету, но к чтению не вернулся, вновь откинулся на спинку кресла и осведомился:
— Почему ты не отказался?
— Мне четко дали понять, что отказ невозможен. — Алхимик припомнил сопровождавшего Пачика здоровяка и уточнил: — Абсолютно неприемлем.
— Почему ты мне об этом рассказал?
— Ну… — «Потому что не мог не рассказать после подслушанной исповеди, вот почему!» Да и Бабарский вел себя так, словно не сомневался в предательстве алхимика. — Я ведь прошу оставить меня на «Амуше», а значит, должен всё рассказать. Иначе получится нечестно.
— И снова хорошо сказано, — равнодушно произнес Помпилио. И с усталой вежливостью осведомился: — Много предложили?
— Сто цехинов в год. Особо интересные сведения оплачиваются отдельно.
— Заплатили или только пообещали?
— Заплатили вперед.
— Вот и славно, Олли, теперь ты знаешь, что такое легкие деньги.
Помпилио развернул газету. Мерса помялся.
— Это всё?
— Не волнуйся, я не уменьшу тебе жалованье на сто цехинов. Рассматривай эти деньги как премию.
Безразличие адигена смутило даже Олли, который всегда знал, что сказать и как себя вести. Он не понимал, что происходит. Он ведь только что сознался в предательстве, а Помпилио ограничился лишь вялыми расспросами о сумме сделки!
— Вас это совсем не беспокоит, мессер?
— Твоя связь с Департаментом?
— Да.
— Я из семьи Кахлес, Олли, мой брат — один из двенадцати лингийских даров, поэтому меня стараются держать в поле зрения. Почти вся команда сидит на жалованье у какой-нибудь разведки. А Бедокур, насколько я знаю, выдаивает наличные из трех служб сразу. Ему платят каатианцы, верзийцы и галаниты. — Помпилио отвечал, не отрывая взгляд от газеты, алхимик видел лишь лысую макушку. — Но Бедокура можно понять — у него большая семья: четыре сестры, которых нужно выдать замуж и обеспечить приданым.
— И вас это не беспокоит? — повторил Мерса.
— А почему это должно меня беспокоить?
— Ну… я буду встречаться с агентами Департамента… — Выдавливая невнятные объяснения, алхимик чувствовал себя полным кретином. — Что мне им рассказывать?
— Всё, что сочтешь нужным. Кроме того, что нельзя.
— А что нельзя?
— Сам поймешь.
— То есть у вас есть тайны?
Помпилио чуть наклонил газету и устало посмотрел на алхимика. Разговор, судя по всему, ему изрядно надоел.
— У меня много тайн, Олли, поэтому меня стараются держать в поле зрения. А теперь отправляйся в арсенал и тщательно проверь все патронташи.
* * *
— Без боя? — недоверчиво переспросил Нучик.
— Ни единого выстрела, — спокойно повторил Нестор. — Я загратиец, барон, и мне претит убивать соотечественников. К тому же у меня на них планы.
— Какие?
— Я буду их королем.
Они разговаривали посреди ровной, как стол, южной степи, грудь которой рассекал шрам железнодорожного полотна. Салуанские холмы остались далеко позади, победа — еще дальше, за пределами восприятия, поскольку Нестор счел ее «временным успехом». «Королевская армия еще не разгромлена!» И наемники, к большому удивлению Нучика, даже не пикнули, даже не намекнули о необходимости отдыха.
