будь что будет.
Расчёт был на то, что плеть обовьется вокруг ног Карасу. Я дёрну что есть сил, он споткнётся, упадёт лицом вперёд, а там уж Широно разберётся, что делать с утратившим равновесие вороном. Тэнгу можно убивать безнаказанно, но мне хватило ума не ставить невыполнимых задач, пытаясь лишить Карасу жизни. Хлещу, дергаю, он падает, вот и всё. Расчёт выглядел верным — ровно до того момента, как начал воплощаться в жизнь.
Плеть не обвилась, Карасу не упал.
С ленивой небрежностью он переступил с ноги на ногу, а может, подпрыгнул — я не разобрался, что же он сделал. Я лишь выяснил, что промахнулся. В следующее мгновение я уже лежал на земле, получив чудовищный пинок в живот, и корчился от боли, не в силах сделать вдох.
Спазмы рвали грудь на части.
— Глупец, — Карасу скосил на меня блестящий глаз. Так ворон смотрит на червяка, раздумывая, склевать ему добычу или пусть ползает. — Бестолочь. Ты что думал, я просто так позволил тебе гулять на свободе? Я знал, что ты сорвёшься, и ты сорвался. Пусть теперь тот, кого ты звал слугой, поймёт, чего на самом деле стоит его хозяин. Чего стоите вы все, жалкие людишки!
Он шагнул ближе.
— Вас нельзя убивать? — страшный клюв щёлкнул раз, другой. Мелькнул и спрятался язык чернее сажи. — Ладно. У будды своё мнение насчёт всякой грязи. Но калечить вас можно? Будда не запретил?!
Птичья лапа наступила на мою голень. Ещё недавно я видел босые ноги Карасу, обычные, не слишком чистые человечьи ноги. Но чувствовал я сейчас совсем другое: три жёстких пальца смыкаются выше лодыжки кольцом тюремных цепей, кривые когти рвут одежду и кожу.
Вихрь пронёсся надо мной, бешеный вихрь по имени Широно. Сдул Карасу, будто пушинку, завертел по двору в неистовом танце. Но прежде чем ворон отпустил свою добычу, пальцы с когтями сжались сильнее. Выкрутили плоть, как прачка выкручивает холщовые штаны, рванули на себя, протащили беднягу Рэйдена по земле, ударили о край колодца.
Кость сломалась, я закричал.
Как же я закричал!
5
«Простите негодного слугу!»
Кнут не подстёгивает лошадь так, как мой вопль подстегнул вихрь. Движение ускорилось; пыльное облако трижды взмывало на высоту забора — и падало, вертясь волчком. Что там? Бумажный веер? Перьевой?
Стальной?!
Я ничего не мог разобрать. Клокоча сорванной глоткой, попытался встать, рухнул обратно, мокрый от пота, хлынувшего изо всех пор. Со сломанной ногой я мог разве что ползти к ним. Не думаю, что этот маневр чем-то помог бы Широно; скорее, помешал бы.
Вихрь угас, пыль рассеялась.
Широно лежал навзничь, как незадолго до этого лежал я. В руке он сжимал веер, надорванный по краю, но сил поднять оружие у него не осталось. Карасу стоял на Широно двумя ногами. Мне, помнится, хватило одной. Когти левой ноги вцепились в матерчатый пояс, когти правой сжимали горло поверженного противника.
Длинный нос Широно сломался во время схватки. Теперь он смотрел куда-то вбок, как треснувший сучок. Ноздри с булькающим свистом втягивали воздух. Пушистый конец вороньего веера щекотал их. Наверное, Карасу хотел, чтобы жертва чихнула.
«Все тэнгу любят забавы и проказы. Я — меньше других…»
Взгляд Широно был обращен ко мне. Гордый самурай, однажды убитый тэнгу, потерпел второе поражение. Он не мог произнести ни слова, но глаза пылали белым огнём. Что говорил этот взгляд? Я Барудзироку Широно? Я человек? Повтори он это тысячу раз, ничего бы не изменилось. Я бы не помог, Карасу бы не поверил.
Мы лежали на земле, а казалось, горели в аду.
— Отлично, — каркнул Карасу. Он слегка запыхался. Под круглым глазом, выдавая возбуждение, билась синяя жилка. — Ты доставил мне истинное удовольствие. Давно я так не плясал, клянусь! Всё, нам пора. Если хочешь, попрощайся с хозяином.
Попрощайся? О чём это он? Людей нельзя убивать!
Боль от перелома, боль от унижения, боль от бессилия. Сойдясь воедино, тройная боль лишила меня способности рассуждать здраво. Кому нужна твоя жалкая жизнь, Торюмон Рэйден? Она интересовала Карасу не больше, чем горсть дрянных щепок. Ворон подпрыгнул, держа Широно в когтях. Я испугался, что когти на горле убьют Широно, что я вот-вот стану свидетелем фуккацу, заполучив треклятого Карасу в качестве слуги. Поистине ужасное наказание!
Но нет, ворон успел перехватить когтями одежду на груди жертвы.
Соломенный плащ распахнулся парой глянцево-чёрных крыльев. Должно быть, без веера крылья не имели достаточно сил, а может, схватка с Широно обошлась Карасу дороже, чем он хотел показать. Взлететь с первого раза ему не удалось. Но Карасу, раскрыв перьевой веер, взмахивал им снова и снова, будто третьим крылом; прыгал и прыгал, не заботясь о том, что Широно при каждом прыжке бьётся спиной оземь — и вот крылья подняли ворона в воздух.
Я заметил, что Широно тоже не выпускает свой веер из рук. Мой слуга пытался дотянуться веером до ног Карасу. Не знаю, что он хотел сделать. Ударить? Резануть? Помешать полёту?! Увы, всякий раз рука Широно падала, повисала мокрой тряпкой, не причинив похитителю вреда.
Карасу набирал высоту.
По мере того, как он удалялся, оживали люди во дворе: матушка, О-Сузу, Каори. Разминали затёкшие члены, моргали, с недоумением озирались по сторонам. Соображали женщины ещё хуже моего, часть их разума продолжала дремать. Я же трясся, словно в лихорадке, от запоздалого гнева. Всей душой, кипящей как забытый на огне котелок с водой, я молился моему небесному тёзке, богу-громовику — единственному, кто мог бы достать гнусного Карасу огненным клинком молнии.
Мои молитвы не были услышаны, но гром прогремел.
Я знал этот звук. Все соседи знали.
Ран стреляла с рук, без обычной рогульки-подставки. Да и где бы она её укрепила на крыше дома? Между бамбуковыми черепицами?! Осталось загадкой, как Ран вообще сумела выбраться из нашей спальни, где она пряталась от колдовского внимания Карасу, на крышу, да ещё волоча за собой фитильное ружьё. Так или иначе, гром прогремел.
С неба дождём посыпались вороньи перья.
Следом упал Широно. Лишь чудом он не переломал себе все кости, превратившись в имбирный кисель; вторым чудом было то, что он упал в шаге от моей матушки, а не свалился прямо ей на голову, оставив меня сиротой. Сиротой, учитывая фуккацу, я пробыл бы недолго, но после этого убийственного падения я бы с трудом принял Широно в качестве матери, а мой отец — в качестве жены.
— Господин! — он полз ко мне. — Простите, господин!
Так вот что он хотел сказать мне, когда Карасу попирал его ногами! Хотел,
