— Ты, Роман, сам бы чего хотел?
Тот, подумав, ответил:
— Дай мне князь, если не жалко, Бурые Поляны во владение.
— Бурые Поляны? — удивился князь. — Почто тебе это болото? Да и не владею я, знаешь ли, болотами.
— Бурыми Полянами, князь, никто не владеет, но на мещёрской стороне они лежат, оттого и прошу у тебя дарственную. Я, быть может, боярином решил сделаться…
Ук задумался, потом решился
— Ладно, Роман, получишь Поляны. Чую, что шкоду ты затеял какую-то, но дарственную дам. Знаю, что против своих умышлять не станешь.
Подозвав печатника, князь шепнул ему на ухо распоряжение, и скоро Рыжему вручена была грамота. Тут же выпили за новоявленного боярина, повелителя Бурых Полян.
Пили всё больше и больше. Дружинники принялись заигрывать с овдами — никогда ещё на пирах столько женщин среди воинов не сидело. Девушки отвечали на ухаживания весёлым смехом, не забывая когда надо бить парней по рукам. Лишь к Эрвеле никто из воинов не посмел подойти, не по чину им такая пара. А потому она часто оставалась за столом в одиночестве.
Украдкой поглядывая на владычицу, Заруба сидел в обнимку с Власоруком, которого с некоторых пор считал лучшим своим застольным приятелем.
— Тяжело тебе, Влас, среди людей-то жить? Ладно, не отвечай… — махнул воевода рукой. — Знаю что тяжело. Не велика радость вурду в городе обитать, в лес тебе надо… В лес, к своим…
Заруба выпил вина, поморщился, заел икрой.
— Что, владычица не отпускает ещё тебя? — спросил он, скосив взгляд на Эрвелу.
— Да мы не спрашивали, — ответил вурд. — Как-то всё не до того было.
— Так, поди, спроси, — посоветовал Заруба голосом, не терпящим возражений.
— Думаешь, время сейчас спрашивать? — сомневался Власорук.
— Иди, иди… — подначивал воевода. — Время, не время…
Власорук подозвал Быстронога, который разговаривал о чём-то с Рыжим и передал ему совет воеводы. Вурды посовещались, даже поспорили, но решили всё же с делом более не тянуть.
Эрвелу, казалось, нисколько не смущало одиночество. Напротив, потягивая неспешно медок, она с большим любопытством наблюдала за весельем. Иногда отходила, чтобы перекинутся парой слов с кем-нибудь из людей или с улыбкой шепнуть что-то одной из своих девушек, но неизменно возвращалась на место. После короткого разговора с Соколом, она вдруг задумалась, отрешилась на время от суеты, а когда вновь вернулась к созерцанию пира, обнаружила перед собой переминающихся с ноги на ногу вурдов. Эрвела улыбнулась. Рукой предложила сесть рядом. Вурды, однако, продолжали стоять и при этом молчали.
— Вы хотели спросить, не окончилось ли ваше испытание? — угадала овда. — Не настало ли время возвратиться к своему народу? Зачлись ли вам ваши подвиги, славные вурды?
— Да, госпожа, — ответил Власорук. — С этим мы и пришли к тебе.
Эрвела вздохнула, потом стала говорить. Её голос был мягким и, хотя она говорила о вещах поучительных, в нём не слышалось ни малейших оттенков наставления.
— Вы, верно, не поняли, что важно было не само испытание, и не количество спасённых вами душ. Гораздо важнее, что выбрали вы иной путь, а, выбрав, изменились сами. Неужели, вернувшись теперь к сородичам, вы вновь займётесь старым промыслом? Вы сможете убить ребёнка, или беззащитного путника? Подумайте, прежде чем ответить.
— Ты права, госпожа, — согласился за обоих Власорук. — Нам нет дороги назад. Мы стали другими и не сможем жить, так как прежде. Но нам бы не хотелось оставаться под спудом проклятия, наложенного на нас мудростью предков. Нам важно знать, что мы искупили вину.
Овда вздохнула ещё раз.
— Я уже говорила, что искупить убийство невозможно. Сколько бы после этого вы людей ни спасли. Однако от вас и не требовалось полного искупления. Мне хотелось, чтобы вы кое-что поняли и научились ценить жизнь. Всякую жизнь, какой бы она ни была. Мне кажется, этого я добилась. Вот вам моё решение: вы можете вернуться в племя, можете вновь обрести свои имена. Вы славные вурды, но вам предстоит ещё долгий путь.
А теперь я попрошу вас уйти.
Вурды без слов поклонились и отошли от владычицы. Они вернулись к Зарубе, сразу налив себе по полному кубку вина. Неподалёку от них с приятелями-ополченцами вёл деловой разговор Рыжий. Он спрашивал, могут ли те наскоро срубить целую деревню, и во сколько ему, Рыжему, такая блажь встанет.
— Ежели лес твой, то небольшой ватагой за неделю управимся, а платы за всё возьмём гривен десять, — ответил едва видный за повязками Бушуй.
Не успели вурды вино допить, те уже по рукам ударили.
А пир продолжался.
Много веков минуло с тех самых пор, когда не в меру мечтательный охотник, заметив красивое звучание тетивы своего лука, натянул на него ещё несколько струн и получил первый прообраз арфы. Гудок, отдалённый потомок того лука, и держал сейчас Кулёк. Он затянул знакомый многим напев, и скоро пьяные мужчины подхватили одну из самых заунывных ратных песен. Про ворона кружащегося над умирающим воином.
Впрочем, от всех военных песен веяло такой беспробудной тоской, что казалось, будто само небо умирало вместе с павшими в битвах, про которых главным образом и сочинялись такие песни.
Совсем невесёлый вышел пир.
Факелы догорали, а большинство людей разбрелось по дворцу и домам, когда молодые князья собрались для отдельной беседы. Им было о чём поговорить. В ближайшие годы именно им предстояло управлять обширными землями от южных степей до холодных верховьев Ветлуги. Им предстояло продолжать дело своих отцов, укреплять союз, вместе бороться с жадными соседями. Они спорили до хрипоты, отстаивая каждый свой замысел.
Сокол смотрел на молодых князей с тревожной надеждой. Как ни ужасна была Серая Орда, она являлась лишь предвестником более мрачной поры. Года затишья кончались, князьям предстояли не лучшие времена. Времена жестокой борьбы и коварных предательств.
Так или иначе, но это дело будущего.
Покинув пир, усталый чародей отправился домой.
Эпилог 1. Несколько лет спустя.
Глухое, расположенное посреди мещёрского леса село из двух десятков хижин, стояло заваленное снегом по самые крыши. Селяне, тем не менее, копошились даже зимой. В сугробах виднелись узкие проходы, а санный путь вёл от села к ближайшему лесу, да к такому же зимнему большаку.
Но теперь, когда приехали гости, село будто вымерло. Над редкими здесь дымоходами поднимались сизые клубы, но на мороз никто носа не совал. Собаки тоже молчали, предпочитая, видимо, греться подле хозяев.
Среди бедных хижин стояла вполне добротная, большая изба, срубленная аж на двенадцать углов. Это был дом хозяина поместья, к которому и тяготело село. В самой большой, хорошо натопленной комнате, за богатым столом сидели двое — сам хозяин и его гость, московский наместник. Как следует отогревшись и хлебнув крепкой браги, они продолжали давно начатый разговор.
