После чего показал, как ятаганом отбивают шпагу. Насмотрелся в турецкую войну. Баглир уяснил. Решили попробовать — не замедленно, а по-настоящему. Правая рука у него была замотана, и ятаган он держал в левой. Шпага Миниха отлетела вбок, но Баглир, вместо того чтобы развить успех и обозначить удар в грудь фельдмаршала, сдавленно мяукнул и выронил ятаган.
— Плохо, — сказал Миних. — Снова.
— Руку сломал, — сказал Баглир. — Ясно, почему мы не додумались до боя с контактом клинков. Кости слишком хрупкие.
Наложили шину. Баглир все время теребил повязку.
— Хочешь, чтобы криво срослось?
— Нет. Думаю: если наложить шину заранее, рука не сломается. А если сделать шину стальной, то будет сразу и защита. Но попробовать можно и с деревянной. Рискну правой рукой.
— Она у тебя и так ранена.
— Царапина!
На ближайшей станции Баглира перевязали как следует. А в ближайшем городке Баглир разыскал кузню и заказал себе наручи на обе руки. А потом отвел шпагу фельдмаршала и обозначил удар. Занятия фехтованием пошли всерьез. К тому времени, как они миновали московские заставы, Баглир уже мог кое-как сражаться во вполне человеческой манере — спускал удар к гарде, отводил в сторону, а вот просто отбить клинок клинком не мог. Потому как кончалось уже хоть и не переломом, но вывихом в локте. Потому и свою, на уходах, не забывал. А в местах поглуше вылезал из кареты и летал. Рана на крыле уже совсем затянулась, и от полетов он получал только удовольствие.
В Москве Миних сразу отправился к губернатору. Пропустили его беспрепятственно.
— Ничего, — сказал ему Миних, — твоя опала полегче моей. И тебя еще позовут.
Тот только пожал плечами: мол, посмотрим.
— Как Фридрих воюет? — спросил Миних.
— Крепко. А тебе зачем? — Свежеиспеченный московский губернатор, фельдмаршал Салтыков, смотрел недружелюбно. — Государь с ним мирится. Да и генералов в армии полно, молодых да ранних: Румянцев, Чернышев… Меня, старика, сняли. Видно, из ума выжил: Фридриха разбил наголову. А теперь надобны, которые с ним политесы разводить будут. Не для того ли и тебя вернули?
Миних повернулся и ушел. Но хоть посмотрел на человека, чья слава до того ярко просияла над воюющей Европой, что ее немедленно и дружно прикрыли занавесочками. Уж больно силен был свет от фельдмаршала Салтыкова. Уж больно иным героям глаза резал. Особенно тем, которых Фридрих громил походя. Потому газеты союзников и печатали реляции о выигранных им сражениях в редакции Фридриха. Мол, русские трупами завалили. А еще едок был Салтыков. Бывало, укусит кого словесно, а последствия что от твоей гадюки: пухнет несчастный от злости, а ответ достойный придумать не может. И вот месяц какой с той поры, как Салтыков снят с поста командующего, — а уже забыт. Старательно забыт, особенно подчиненными, которых он весьма охотно покусывал. И которые теперь быстро пошли вверх.
Баглир тоже хотел посмотреть на Салтыкова, но — не получилось. Фельдмаршал озадачил. Дело было простое, сбегай-принеси, но Миних, отдавая приказ, сказал загадочно:
— Есть у меня дело, которое начал прошлый адъютант! А завершать тебе…
Вместо этого он ходил по узеньким улочкам, пока не нашел описанный Минихом дом и не взял тощий запечатанный пакет.
Миних, по возвращении от Салтыкова разодрав пакет, довольно сообщил, что Манштейн его пока не забыл. А главное, тогда, двадцать лет назад, сумел снять со счетов европейских банков некоторые суммы, отложенные фельдмаршалом на черный день, буквально на минуты опередив правительственных исполнителей, явившихся, чтобы эти суммы из банков изъять и передать истребовавшему их русскому правительству. Исполнители успели догнать Манштейна на голландской границе — и остались там валяться. А тот уже летел к границам Пруссии, минуя бессильные княжества, готовые выдать убийцу более сильному соседу. Из Пруссии же, принимающей на военную службу всех и легко продающей офицерские патенты, как с Дону, выдачи не было.
В пакете были новые номера счетов, и имена, на которые эти счета были созданы. Миних снова стал человеком состоятельным.
— Такой же номер, — объяснил Миних, — в свое время проделал Меншиков. Положил половину денег в голландские банки, половину — в английские. Англичане, те деньги выдали, а голландцы — нет. Так и дождались, пока его сын из Березова вернулся. Вот я и положил свои сбережения к голландцам. И едва их не потерял. Кристоф пишет, что из-за того, что я положил недостаточно. Из-за моих тысяч ссориться с русским правительством им было невыгодно. А из-за Алексашкиных миллионов — вполне. Но — окончилось все хорошо.
В первопрестольной дел у них больше не было. Можно было ехать в Петербург.
К своему удивлению, на заставе Миних был встречен зевающим офицером в непонятной форме, который оказался голштинским гвардейцем и кладезем полезнейших сведений. Наиинтереснейшим было известие о том, что Миниху возвращается некогда принадлежавший ему дом, из которого поспешно эвакуирована третьесортная коллегия, и что там уже обустраиваются его домашние, вернувшиеся из Вологды, где им пришлось отбывать ссылку. На некоторое время про Баглира просто забыли — правда, предоставив одну из гостевых комнат в его распоряжение.
Дорога. Первейшая и необходимейшая часть повествования про русских авантюристов. Это не Европа! Даже если действие происходит только в столице — так в русской столице расстояние между домами соответствует расстоянию между столицами государств в Германии. На широких дефиле прямых проспектов, еще не одетых, подобно Вечному городу, в мрамор, найдется место любому маневру — а если нужно место для битвы, к вашим услугам любая площадь. Пешком ходить — ноги отвалятся, в карете ездить — отсохнут от недостатка упражнения. А кроме того — грязь. Нормальная грязь процветающего торгового или промышленного города. Нетрудно вылизать декорацию вроде Версаля — там не люди живут, а так, придворные попархивают. А когда по улицам возят грузы от порта к бирже и обратно, тащат сырье на, пусть и не английского масштаба, мануфактуры, строем ходят солдаты нескольких гвардейских и армейских полков, да и попросту жизнедеятельствуют свыше сотни тысяч человек — сохранить абсолютную чистоту трудно. Петербург в известной мере спасал именно заложенный основателем размах — пот города выступал равномерно на широких улицах, а не на узких. Река, море, дождливый климат и канализация тоже помогали по мере сил. Поэтому, по европейским меркам, город был чистым. Но не настолько, чтобы, ходя по нему пешком, получать удовольствие. Тем не менее осваиваться в Петербурге Баглиру пришлось именно при помощи пеших прогулок.
