«Ну что ж…»
Заяц бросил матюгальник в толпу и ринулся в глубь леса. Толпа попыталась бежать за ним, но бежала недолго. Бобрам зайца не догнать. Старый мир, новый мир — ни при каком мире бобрам зайца не догнать.
«Но куда бежать теперь?», думал заяц. Надо бы найти сову, но…
«…но можно навредить. Пока искать буду эти за мной увяжутся или ещё кто похуже. Нет. Раз сама улетела, то справится как-нибудь. Что она говорила? Ах, да! Приказ! Приказ! «К царю немедленно! Немедленно к царю!» Немедленно не получилось, но если поторопиться, если вниз по холмам и сваленным деревьям… я буду там и буду скоро. Давай, вперёд. Отдышался, теперь поскачем.»
III
Дождь утихал, но небо оставалось мрачным. Стало холодно. Того и гляди, снег пойдёт. Какое сейчас время года? Одно из четырёх. Точнее не скажешь.
Лес погружался в безумие революции. Припадки смелости борцов за справедливость сводили с ума и согласных с ними, и несогласных. Безумие, раз выпущенное и дозволенное, ломает привычный мир в мгновение, он кажется им более ненужным. Это потом они узнают, что раны болят. Это потом они увидят, что кровоточащий умер. Потом поймут, что ребёнка затоптали, а старик упал не потому, что выпил. Всё это придёт к ним потом. А сейчас они бились головой в землю и били головой в землю тех, кто не бился головой в землю сам. Они ломали, рвали, били и убивали. Одни уничтожали, атакуя. Другие, защищаясь.
Продвигаясь по ревущему, пульсирующему гневом лесу, заяц смотрел сверху вниз и не узнавал никого. Вчерашний лес был тишью перед бурей. А его, зайца, просто обманули. Но кто?
«По всему лесу стачки. План-то простой оказался. Простой план.»
Заяц влез на старую дозорную башню — она была по пути ему. Надеялся найти какой-то арсенал, но зря. Башня давно заброшена, ничего тут нет — даже старьё негодное повыносили. Пушку разобрали, ничего не оставили. Теперь только на лес отсюда смотреть. Вот заяц и смотрел свысока. Перевести дух, поглазеть минутку и дальше бежать в «огонь революции».
«Вот он весь план как на ладони. Вот они пять точек с разных сторон — как звезда сходятся в центре. Там плотины, там рынки, там школы — куда же без студентов, там фабрики — куда же без рабочих, а там ещё что-то. 15 лет назад в той стороне вообще ничего не было. Посадки какие-то. Может и сейчас что-то выращивают. В 5-и точках с утра стачка (и звучит-то как хорошо) — готовились, конечно, заранее. Песни, пляски, пламенные речи. Потом в каждой из точек должно было что-то случиться: какая-то провокация, что-то вопиющее, что-то кровавое. Потом они собираются и идут. Вот сейчас идут. Факелы, соломенные чучела, поджоги разного «неправедно нажитого» имущества — проще говоря, всего, что попадётся на пути.
Хорошо просматривается движение. Как буд-то нарочно так получается.
Что дальше? Массы соберутся в центре, у царской поляны. Будет давка, будут драки, убийства. Одним словом, будет «движение». А потом им там же на месте и объявят: царь повержен, да здравствует раздолье. Надо думать, волк со своей бандитской братией уже там. Вот сейчас оно случается, вершится суд. Заслуженный? Не знаю. Даже если и есть преступления (а они наверно есть), суд бандитов разве может справедливо судить? Нет, будет ещё большее преступление. За каплю крови от обиды вырежут весь род. Им обида точит зубы, а правда им ни к чему. Не за правду всё это. Неважна она сейчас — ни им, ни мне. Я…
Я должен быть там. Вопреки здравому смыслу и житейской мудрости я должен быть там. А там меня и… повесят на кривом суку, казнят подручными средствами. Чувствую и кожей и костью: на казнь иду. Умирать за правду и ложь, за любовь и ненависть, за дружбу и вражду. Как я устал умирать, как не хочу умирать. Боюсь умирать! Боюсь-то как! Поджилки трясутся, посмотри! Страх девичий, мелкий страх! С ног до головы обуял: «Беги!». «Беги!» Ведь есть же куда бежать, ась? Что мне стоит сейчас развернуться и в горы? Да мало ли ещё куда можно убежать?! У труса мир велик: можно всю жизнь пробегать, ни к чему не приростая и ни чем не становясь! А вот у смелого один путь. Один на всю жизнь бой: бой со смертью.
Ну а раз победить в этом бою нельзя, надо идти. Пусть казнят. Пусть видят, что я в слезах-соплях, дрожащий и смердящий, пришёл к ним. Пришёл и стою. Сам себя не уважаю, но стою.
Пора. Вот сейчас пора.»
Ни малейших сомнений в своём поражении у зайца уже не было. Бывает такая мрачная уверенность. Он знал, что погибнет сегодня. Сколько ему оставалось? 15 минут, 1000 шагов, 3, но самых главных, слова? Всё решится там, на царской поляне.
Заяц спустился с башни, и понёсся по знакомым и незнакомым дорожкам к центру. В эти места революционные толпы ещё не добрались, но слышно их было уже и здесь. Сама же центральная улица была на удивление тихой — как буд-то сбежали все: бросили город, предали страну и лес. А может быть они все были там — каждый в своей толпе, со своей бубняще-гудящей песней, со своим флажком, с собстенной маленькой революцией, не считающейся даже с собственной маленькой революцией соседа, его таким же флажком, его таким же пением без слов. Они все были там. И лебедь, и рак, и щука. И множество других, таких же.
Считая тела убитых стражников, заяц вбежал в разбитые измазанные кровью ворота. «19».
«И тут 19. Чем их убили? Я не вижу стрел. Ни одной стрелы! Хоть подобрать что-то, но ни одной!»
Пробегая по аллее древних дубов, заяц в начале услышал их, потом увидел их, потом почувствовал их запах — все они были тут! Волки! Он спотыкался на телах — в тенях дубов обычно так темно, что и собственных лап не видишь, а тут ряды и горки тел — уже не сосчитать. Он упал, он встал, он что-то крикнул. Кто-то заметил его, и вот он выбежал на поляну.
Против толпы стоял один. Это был ёж. Залитый кровью (и своей, и несвоей), уставший смертельно, с тяжёлым арбалетом в трясущихся лапах.
«Герой! На его месте должен был быть я! Хоть рядом с тобой встану.»
Ёж заметил зайца. Направил на него свой дребезжащий арбалет, приготовился стрелять, но так и не выстрелил. Вовремя догадался, что заяц бежит к нему. Выстрелить он не успел бы всё равно. Да и не попал бы.
Ёж: Заяц молодец! Не подлец, эй не подлец! Серый песец! Холодец, холодец!
Заяц: Ты один? Где царь?
Ёж: А царь вон! Несёт урон! Зла вагон! Это он! Это он-на! Это он! Это он-на!
Заяц: Это он…
Ёж показал на волков. Это он. Все они. Все пятеро. Бандитская стая, интернационал. Главный — Волк Волков, «тот самый, наш». Рядом Волк Волченко, «я думал он погиб». С ним Волк Волкер, «вырос на наши головы, я его помню подростком». Чуть поодаль стоит Волк Волкошвили, «в первый раз его вижу, но знаю — это он». И ещё подальше — Волк Волканян, «и его никогда не видел, но это он — больше некому». Рядом с Волканяном на коленях стоит медведь — морда разбитая, шатается. Кажется он на грани сознания. Уже не понимает, что происходит вокруг, никого не узнаёт. «Отбили голову, отбили…»
Заяц и сам не узнаёт тут многих. Революционная толпа пестрит всеми возможными цветами и их сочетаниями. О некоторых из видов заяц только слышал, о других даже не читал. Крылатые-пернатые, хвостатые, носатые, рогатые, парнокопытные, южные и северные, морские и сухопутные — «откуда вы тут все?» «Кто вы такие?».
«Кто
Вы
Такие?!»
Заяц искал глазами свинтуса — ему важно было сейчас понять предал он его или нет. Нужна была определённость, как с заей — та-то стояла с волками, послушная, на всё готовая. «Вон она, вон стоит гордая!» А свина не было ни с одной стороны.
«В кустах сидит, целится? В кого? Ладно, липовые листовки — может и самого развели на них. Всё бывает! Но сейчас-то ты где? Сбежал? Эх…
Нет, кажется подмоги нам не ждать. Только я да ёж…»
Волков спрыгнул с пенька и сделал шаг навстречу зайцу. В руках у него какое-то необычное оружие — на вид странная комбинация из ножниц и 2-ух труб. Трубы сделаны из того же материала, что и гранаты гиены. Ножницы — механизм. «Что-то где-то там нажимается и наверно эти трубы… отваливаются?! Не понимаю. Похоже на миниатюрные пушки, но как он будет из них стрелять? И чем?».
