Он легко выдернул меч из раны, и оттуда неостановимым потоком хлынула темная кровь.
— Должен был… я… — прохрипел Килиан, вонзая скрюченные пальцы в свой панцирь и пытаясь разодрать металл. С пальцев сдиралась кожа, но он их не чувствовал. Боль растекалась по его телу так стремительно, что в сознании не укладывалось: как это можно терпеть?
— Понимаю, — сказал Руф, обнимая его. — И я должен.
Килиан запрокинул голову: над ним танцевало пьяное небо цвета чужой крови.
— Глаза… какие…
Руф снял шлем.
И последнее, что видел хранитель Южного рубежа, — это темные фиолетовые глаза с золотыми искрами…
Тряслась земля. Небо внезапно потемнело, и его прочерчивали алые и золотые всполохи. Казалось, сам воздух ревел смертельно раненным зверем.
Те, кто столкнулся у Города-на-Холме, не знали да и не хотели знать, что сейчас рушится весь мир Рамора. ;
Океанские волны, похожие на лазоревые горы с белопенными вершинами, хлынули на берега, и уходила в кипящую от ярости воду непокорная Ар-дала. Трещали, стонали и разбивались о несокрушимые скалы гордые ее корабли под желтыми парусами.
Обрушился в изумрудную бездну дворец газарратских царей, и статуя Магона Айехорна упала на дно недалеко от статуи какого-то древнего правителя…
Рухнул храм Эрби в Ирруане, похоронив под развалинами двух стариков, которые возносили молитвы своей богине, моля ее защитить таленара Аддона и прорицателя Каббада, а также всех, кто участвует в сражении с аухканами.
Там, где был Ирруан, теперь проходила страшная рана на теле земли, и оттуда хлестала огненная кровь…
Лежавший у подножия хребта Чегушхе вольный Шэнн был залит кипящей лавой и засыпан пеплом.
Неистовый смерч снес Леронгу, унеся с собой жизни нескольких тысяч мирных граждан…
Груды дымящихся обломков остались на месте гордого и неприступного Каина. Старенького Микхи засыпало камнями в тот момент, когда он лихорадочно записывал на табличках все, что происходит с людьми, надеясь на то, что будет кому это прочитать…
В маленьком — в несколько домишек — селении Мозар, придавленная тяжелой деревянной балкой, умирала девочка Лекса. Крохотные побелевшие пальчики цеплялись за ковер из шелковистой шерсти, на котором был выткан вопоквая-артолу с букетом цветов.
Перед самой смертью ей чудились прекрасные города, где каждый дом не был похож на другой, где шумели рукотворные водопады и росли чудесные растения. Где ждал ее Руф Кайнен и его друзья.
Над гибнущим в воде и пламени Рамором парила всемогущая Садраксиюгити.
Один из ее мечей был отсечен в кровавой схватке с Суфадонексой, но сам воин извивался всем телом, и в его широко открытых золотых глазах плескался ужас. За вечность, что была отведена Суфадонексе, он впервые испытывал боль.
Перерубленный пополам клешней могущественной богини войны, он не мог умереть, хотя и не мог длить это страдание.
— Смерти! — кричал он. — Это слишком больно! И равнодушно глядели на него белые бельма.
— Я обещал, что ты узнаешь, каково это, — прошелестел бог Судьбы.
— Смерти!
Но Смерть, нанизанная на лезвие, которым завершался хвост Шигауханама, тряпичной куклой висела на нем, и крохотные ручки и ножки грозного божества болтались, будто кукловод напился и вытворял со своей игрушкой нечто несусветное.
Садраксиюшти сомкнула клыки на теле Ажданиоки, и ее яд погасил пламя. Огненный бог взвыл от боли и попытался послать в сторону противницы волну пламени, но оно больше не повиновалось бессмертному. Оно боязливо жалось где-то за его спиной, а яд тек с распахнутых клыков, и каждая его капля убивала силу бога…
Кричал Улькабал, пытаясь убежать от неистового Шигауханама, но голубая кровь многорукого бога была холоднее, чем даже лед, которым он повелевал. И тело Улькабала замерзало, застывало. Погибало..
Это была невыносимая боль: он мечтал только о том, чтобы она прекратилась.
Тускло блестящие кривые клыки распахнулись — и это было похоже на улыбку Смерти, но он уже не чувствовал страха. Высшим милосердием представлялся ему последний удар.
На месте правого бока и руки зияла отвратительная рана, и дико болели не существующие уже пальцы, оставшиеся где-то там, внизу, вместе с верным раллоденом.
Ни одного выжившего из всего отряда, который вместе с ним карабкался на злополучный холм…
Он не знал, что творилось с этим несчастным миром. Но вокруг были только тела, тела, тела. Изувеченные, обезглавленные, перекушенные пополам исполинскими клешнями, утыканные шипами… И другие — черные, темно-синие, зеленоватые, многорукие, бронированные. Эта броня была пробита во многих местах, живые секиры и мечи отрублены, оторваны, разбиты; хвосты покалечены. Голубая кровь, всюду голубая кровь смешивалась с алой. И они превращались в какое-то божественное вино сиреневого цвета.
Это был напиток, который пили боги обоих миров…
/Что же он медлит?!/
Кайнен рубил, колол, крошил, уворачивался и уклонялся от клыков и серпов, свистящих иногда на волосок от его головы, он вонзал верный раллоден в черные равнодушные глаза и обрубал конечности, стараясь не обращать внимание на жгучую боль в тех местах, куда попал яд. Но так не могло продолжаться слишком долго. Он и без того был удивлен своей удачливостью…
Он лез на холм во главе отряда милделинов и раллоденов, которых с каждым шагом становилось все меньше. Они прокладывали путь к Городу, устилая его собственными телами.
Таленар еще успел поразить аухкана, на которого насели сразу двое его воинов. Видимо, ему удалось попасть в какую-то жизненно важную точку, потому что движения чудовища замедлились, и вскоре он скрылся под грудой человеческих тел…
А потом перед таленаром вырос гигантский воин врага. Аддон окинул его взглядом и понял, что этого монстра ему не одолеть — не то он слишком устал, не то просто человеку не под силу такой подвиг.
Монстр совершил странное движение верхними конечностями, и таленар с ужасом обнаружил, что у него нет правого плеча и руки…
Это была невыносимая боль и невыносимый страх. Он заслонил лицо левой рукой, чтобы не видеть свирепого противника, и луч заходящего солнца, отразившись от алого камня знаменитого перстня, еще одной кровавой каплей скользнул по черной броне.
/Ну же!/ Но клешнерукий внезапно сомкнул клыки и осторожно опустил его на землю.
И прямо над ним — он уже почти ничего не мог разглядеть за кровавым маревом — глаза в глаза…
— Руф!!! Сын мой!
