— Не нравится?! — обрадовался Конан. — А если вот так?..
Он провел рыжим язычком по дрожащей щеке. Не жгущий ни грудь его, ни холщовую ткань на коже исчадья огонь оставил багровую вздувшуюся полосу. Зашипев, как раненый кот, юнец выпустил руку женщины и стал отползать спиной, не сводя глаз с огонька, зажатого в ладони киммерийца. Улучив момент, он вскочил и бросился прочь, под прикрытие серых скал.
Конан обернулся к женщине и крикнул, подкрепляя слова красноречивыми жестами:
— Что же ты сидишь? Уходи прочь! Тебя никто больше не держит! Скорее! Пока из своей грязи не выполз тот, к кому тебя привели на ужин!
Но женщина не двигалась. Лицо ее было по-прежнему безвольно-усталым. Она совсем не радовалась обретенной свободе и, должно быть, даже не осознавала ее.
— Слышишь, ты!.. Уходи! Бонго, покусай ее за ноги чтобы она, наконец, унесла их отсюда!
Хотя Бонго только делал вид, что кусает, зубы его произвели впечатление. Женщина поднялась и, опасливо поглядывая на огромного зверя, медленно, словно тяжело больная, побрела в сторону серых скал. Правда, как только волк отстал от нее, она снова села на землю. Вспомнив о Стрелках, мимо которых она все равно не смогла бы пройти, Конан оставил ее в покое.
Теперь его внимание переключилось на вторую пару, за это время успевшую подойти к самому грязевому пятну. В женщине киммериец с удивлением узнал свою недавнюю пылкую подругу, от которой избавился с таким трудом. Видимо, она была очень смышленым и усердным исчадьем, раз сумела за такой короткий срок раздобыть себе новую жертву, хотя и не такую крупную, как первая, в лице широкоплечего синеглазого чужеземца. Мужчине, которого она вела за собой, было лет тридцать, но взгляд его был взглядом измученного, раздавленного тоской и рабством старика.
— Ну что, моя ласковая красавица, рада нашей встрече? — спросил Конан, подходя к ней и приближая к ее лицу живой огонек.
Белое лицо девушки исказила судорога. Опять у нее вырывают из рук добычу, и на этот раз возле самого логова ее хозяина!.. Уже знакомое Конану выражение борьбы ужаса с алчностью искривило и смяло точеные черты.
Одной рукой киммериец крепко ухватил ее за горло, другую же, с язычком пламени, поднес к округлой и нежной, как у ребенка, щеке.
— Ты уж прости, но красоту твою придется немножко подпортить… Ради безголовых мужиков, вроде меня, падких на все сладкое… белое… мягкое…
Девушка зажмурилась от ужаса и выпустила наконец безвольную ладонь своей жертвы. На лице ее уже был один страх — страх абсолютный, беспомощный, детский… Рука варвара заколебалась. Ему подумалось, что совсем недавно, луну или две назад, существо это было обыкновенной девушкой — непоседливой, легкомысленной, пылкой… Кого-то, должно быть, любившей, целовавшейся летними ночами до рассвета. Тогда ее поцелуи не высасывали желание жить, но — пьянили, кружили голову… И однажды седенький старичок попросил поднести его котомку, или крохотный мальчуган дрожащим от слез голосом попросил попить, или…
— Ладно уж, не трясись, — хмуро пробормотал он, отводя назад руку с огнем и отпуская ее горло. — Все равно хозяину твоему скоро конец, а вместе с ним и ты потеряешь свою мерзкую силу.
Он отшвырнул ее от изможденного мужчины со взглядом старика, которого, как до того женщину, Бонго тут же отогнал подальше от грязевого пятна. Низко пригибаясь, стелясь над землей, как птица при взлете, девушка понеслась прочь, в сторону серых скал, куда скрылся и юнец с заунывной дудочкой.
Оглядевшись вокруг и убедившись, что больше не видно ни исчадий, ни их безропотных жертв, Конан обошел вокруг грязевой лужи, хрустя засохшими комьями лавы, и остановился. Судя по той позе спокойного ожидания, в которой пребывало на берегу музыкальное исчадье, хозяин его периодически появлялся из своего жидкого убежища, чтобы принять приведенные ему лакомства. Возможно, он появится совсем скоро. А если нет? Не в характере киммерийца было сидеть и ждать. Тем более, ждать неведомого противника, с которым предстоит смертельно опасная битва.
Выбрав на берегу круглый и тяжелый булыжник, широко размахнувшись, Конан швырнул его в самую середину маслянисто блестевшей лужи. Раздался чмокающий звук, и камень засосало внутрь.
— Эй ты, Черный Слепец, Багровое Око, Глухонемой Выродок, и как еще тебя там!.. — заорал Конан. — Вылезай! Я не привык ждать слишком долго!
Он бросил еще несколько камней. Ему показалось, что в воздухе стало еще душнее и сумрачней. На поверхности грязи вздулось и лопнуло несколько пузырей, каждый величиной с Шестилика.
— Давай, давай, шевелись! Вытягивай из грязи свое жирное брюхо, или что там у тебя есть!.. Мой верный меч ерзает от нетерпения в ножнах! Он тоже не любит ждать! Он давно не умывался вражеской кровью! Я знаю, она у тебя на редкость вонючая, но ради такого случая можно потерпеть! Вылезай!!!
Стало еще жарче. Воздух давил на лицо и плечи так, словно невидимый, пышущий жаром великан навалился на него своим животом.
Бонго вздыбил шерсть на спине и загривке и глухо зарычал.
Глава 9. Ненужное чувство
Тот, у кого было очень много имен, кого называли Черным Слепцом, Багровым Оком, Небесным Спрутом, Гибельным Гостем… — очнулся от сытого расслабления, похожего на полусон, в котором он проводил большую часть времени. Что-то или кто-то снаружи его дал понять, что собирается причинить ему вред, нарушить его целостность, возмутить ровное и безмятежное течение его существования.
Гибельный Гость не обладал ни слухом, ни зрением, ни осязанием, ни одним из пяти окошек во внешний мир, которые были свойственны мелким и суматошным обитателям этой земли. Но он способен был ощущать импульсы, исходящие непосредственно из голов и душ, он явственно слышал то, что люди называли чувствами и страстями.
Импульс, пришедший сейчас извне, пробудил в нем что-то похожее на тревогу. Впрочем, ни тревога, ни страх, ни ярость в чистом виде были незнакомы ему. Все ощущения, рождающиеся изредка в его бесформенных недрах, делились для него лишь на две категории — нужные и ненужные. Нужные следовало поддерживать и поощрять, от ненужных следовало немедленно избавляться.
Выведшее его из сытой расслабленности чувство было ненужным.
Гибельный Гость существовал для того, чтобы убивать, убивал же — для поддержки своего существования. Собственное бытие и чужая гибель были для него одним неделимым целым. Зародившись в неведомых безднах космоса, вы членившись из хаоса небытия на заре времен, он кормил свою жизнь чужим разрушением, и ничего больше, никакого иного смысла не было в его бытии.
