— Ты чистишь коней, — ответил Мрак. — Олег высматривает врагов, а я в лесу целыми днями...
— Нет, я хотел спросить, зачем?
— Как зачем? — не понял Мрак.
— Ну да. Ты ловишь зверей, Олег летает... Зачем?
— Не говори дурости, — прервал Мрак нетерпеливо. Он беспокойно оглянулся. — Мы, наконец-то, получили то, к чему шли.
— Что?
— То, что нам хочется, — объяснил Мрак. — Ты все еще не понимаешь, что это и есть счастье! Счастье служить таким красивым, мудрым и благородным женщинам. Счастье подчиняться им. Счастье делать для их все, что они пожелают... и даже больше, если я смогу такое придумать, чтобы их обрадовать еще больше.
— Мрак! — воскликнул Таргитай в страхе.
— Эх, не понимаешь, — сказал Мрак сожалеюще. — Служить — это счастье!.. Это... это самое главное. А служить этой царице, лучшей из всего, что создано Родом, это вообще высшее, до чего мы смогли доползти!
— Мрак, что ты говоришь!
— Ты дурень, Таргитай, вот и не разумеешь. Как никогда не разумел ни умных речей, ни простых, ни даже дурацких. А раз не разумеешь, как не разумел, то просто поверь. И делай то же самое, что и мы.
— Но я не умею летать! — взмолился Таргитай. — И даже волком не могу...
Мрак двинул плечами:
— Навоз убирать можешь? Вот и чисти конюшни.
Да, он чистил конюшню, убирал перепрелое сено, соскребал грязь, а есть хотелось все сильнее, и наконец восхотелось так, что уже ни о чем больше не мог думать.
Он отдирал с пола присохшие каштаны, когда отворилась дверь, вошли женщины, веселые и смеющиеся. Молодые и красивые, пахнущие настолько здорово, что Таргитай сразу ощутил себя в весеннем лесу, когда цветут молодые яблоньки, у них запах особенно нежный и чистый. Их было четверо, одна сразу отправилась за своим жеребцом, красавцем гнедым с огненными глазами, а трое ждали, рассматривали Таргитая. Он застыл, стоя на коленях и глядя на них снизу вверх.
Одна засмеялась:
— Смотрите, он так и стоит с открытым ртом!
— Засмотрелся...
А другая подошла к Таргитаю вплотную, сказала громко:
— Надо осчастливить раба!
— За его глупые глаза и раскрытый рот?
— Именно за раскрытый...
Таргитай смотрел во все глаза, а она, поставив ногу ему на плечо, быстро задрала платье. Он ахнул, горячая струя, зловонная и мощная, совсем не девичья, ударила ему в лицо. Женщины хохотали, четвертая тем временем вывела коня, подруги оставили Таргитая, пошли хлопать жеребца по крупу, дергали за гриву, так и ушли, хозяйка жеребца уже сидела в седле, а Таргитай провожал их остановившимися глазами.
С головы текло, волосы слиплись, от них мерзко пахло. Волчовка собралась сосульками, смердела. Даже в сапогах чавкало и хлюпало. От портков смердело, как из гнилого болота.
Глотая слезы унижения и несправедливой обиды, он забрался в дальний угол, торопливо разделся и долго оттирал себя пучками душистого сена, оттирал одежду, а когда пришла ночь, прокрался к колодцу и так долго мылся ледяной водой, что весь покрылся пупырышками, Мрак бы не поверил, долго и старательно стирал и перестирывал, промыл несколько раз сапоги, как не делал и сам Мрак, а когда вернулся в конюшню, вычистил, набил в оба сапога на ночь пахучего сена, чтобы до утра вобрали вонь, а взамен пропитали лесными запахами.
Есть хотелось так мучительно, что не то, что заснуть, не мог веки смежить, перед глазами то вставал накрытый стол с яствами, то представлялся жирный гусь на вертеле, прямо над раскаленными углями.
Еще старый Боромир как-то говорил, что певец чем голоднее, тем лучше поет, а сытый и довольный — не только не певец, не воин, и даже не волхв, но даже и человек только наполовину, а наполовину вовсе свинья лесная.
Он чувствовал, что впервые жить не хочется вовсе. Еще одна из женщин пришла за конем, и хотя все было хорошо, конь в порядке и сыт, она просто ни за что отхлестала по щекам, а когда вскочила на коня, еще щелкнула по спине плетью.
Таргитай долго смотрел вслед, губы дрожали, а на глазах стояли злые слезы. Вернувшись, выплакался, пожаловался коням, а потом тихонечко запел, остро жалея, что с ним нет его дудки.
Песня шла плохо, без дудки совсем не то, но все же душу как-то освободил, стало чуть легче. В дальней стене скрипнуло, обозначился квадрат темного неба с яркими звездами. На пороге стоял, залитый светящимся ядом лунного света, человек.
Таргитай поперхнулся, вскрикнул тихонько, еще не веря глазам:
— Олег!.. Олег?
Человек сделал ему знак подойти, Таргитай побежал, сшибая углы конских ясель. Разбуженные кони недовольно фыркали, всхрапывали, лягались спросонья, крепкое дерево глухо стонало под крепкими копытами.
В лунном свете Олег выглядел исхудавшим, изможденным. Когда Таргитай подбежал вплотную, он со страхом и жалостью понял, что Олег в самом деле настолько худ, что просто дивно, как сумел истощиться всего за три дня. Разве что не жрет, а носится под облаками с утра до вечера, а потом с вечера до утра.
— Олег, — проговорил Таргитай со страхом. — Ты у нас умный, скажи мне правду.
Глаза Олега запали, как у Мрака, скулы заострились, едва не дырявя сухую кожу. Призрачный свет падал сверху, надбровные дуги блестели, а глазные впадины казались бездонными пещерами.
— Какую?
Даже голос у него был сиплый, осевший, словно уже разучился говорить, а только каркал или скрежетал клювом.
— Что стряслось, Олег? Мне страшно.
Лицо Олега было неподвижное, он с нетерпением оглянулся, поднял голову и коротко взглянул в звездное небо. Таргитай видел, что волхв едва удерживается, чтобы не обратиться в птицу и снова не взмыть в темное небо, носиться там, заметая звезды...
— Ты должен быть счастлив, — сказал он твердо.
— Почему?
— Мрак счастлив, я тоже счастлив. А тебе для счастья всегда надо было меньше, чем нам.
Таргитай уронил голову, прошептал потерянно:
— Но я почему-то не счастлив. Даже очень несчастлив.
— Дурак!
— Дурак, — согласился Таргитай послушно. В глазах защипало, он вытер рукой слезы. — Но я всегда был дураком! Но вы меня не бросали.
Олег снова нетерпеливо оглянулся:
— И сейчас не бросили. Мы все трое служим великой и мудрой царице Алконост.
— Мудрой? — вскрикнул Таргитай горестно. — Почему мудрой?
Олег зло оскалил зубы, на исхудавшем лице это выглядело страшно, а лунный свет высветил клыки, сделав их похожими на волчьи:
— Не просто мудрой, а самой мудрой! Тебе, дураку, не понять. Но остерегись так говорить о ней.
Глаза его горели настоящим бешенством. Таргитай отшатнулся, показалось, что Олег вот-вот ударит.
— А мне что делать, Олег?
