Мужчины покончили с мясом, и настала очередь женщин ужинать. Ей хотелось, чтобы эти люди поспешили, но она знала — они не могут, только не под этим солнцем. Вместе с адитами она дойдет до края Пустой Четверти[2], потом доберется до Джидды. Оттуда по Красному морю можно плыть на север, а затем посуху добраться до Александрии и Константинополя, взять причитающуюся ей плату и направиться на север, к Днепру и Новгороду, где она найдет торговое судно, идущее домой. Преодолеть такой путь женщине было бы очень трудно, но с ее огрубевшим от ветров и жары лицом, сломанным носом и угловатой фигурой она вполне может сойти за мужчину. Люди редко стремятся заглянуть за щит. Впрочем, мужчине это будет тоже нелегко.
Она встала и пошла ужинать. Ей не нравились эти адиты, особенно маленький коренастый человек, который, очевидно, был их вождем. По его глазам она видела, что он не одобряет ее воинского одеяния и меча, висящего на боку. Она бы с радостью ушла от них. Что-то внутри нее задрожало. Руна. Она почувствовала сильную тоску, огромное желание оказаться рядом со Стилианой под янтарным светом Святой Софии, почувствовать присутствие Христа — повешенного бога, парящего в небе. Госпожа и руны в ней, наверное, не спят. Она перекрестилась и помолилась.
«Позволь мне жить за нее и умереть ради нее. Дай мне силу держаться вдали».
Она посмотрела в миску с оставшимися костями жаркого из коз и, выбрав одну из них, стала обгладывать с нее мясо.
Глава седьмая
Маска страха
— Как тебя зовут? — спросила Тола дикаря.
— Исамар.
— Ты пришел из-за леса?
Толе были знакомы только те несколько усадеб, среди которых она выросла. «Из-за леса» — так она называла любое место, расположенное дальше чем в дне пути от ее дома. Мужчина вел ее лошадь вниз с холма. Он сказал, что не ездит верхом, но она может сидеть на лошади, согреваясь ее теплом и отдыхая. У норманнов была с собой еда, и она вдоволь поела хлеба с ветчиной. Ее покрывали два теплых плаща, снятых с убитых норманнов. Если ее найдут в них, она погибла. Но это неважно, она все равно погибла. Хэлс погиб. Она никак не могла принять это и попыталась сосредоточить свои мысли только на потребности выжить.
— Я из леса.
— Дикарь?
— Человек леса.
— Дикарь.
— А как нам тебя называть, девушка? Тебя, зовущую с неба демонов для спасения своей жизни.
— Эти женщины охраняют долину. Они пришли бы на помощь каждому, кто умеет их звать.
— А как нам называть тех, кто умеет звать?
— Не знаю.
— Что ж, думай, — сказал он. — Пока не вспомнишь слово «ведьма».
Она чуяла его страх — сильный, как у птицы в силках при приближении охотника. Как он мог бояться ее больше, чем кого бы то ни было на этой горящей земле, среди этих руин?
Они спешились на холме. Луна спряталась за тучами, но огни пожаров давали слабый свет, и она поняла, где они находятся. Справа — усадьба Нана Элсвита, выше — ткача Ханфрита и его семьи, слева — бондаря Уинфрита, а под ними — ферма Эйлмера. Все сожжены, и вокруг зловеще мерцают созвездия ужаса.
— Куда мы идем?
— Сначала в лес, а там будем решать, — ответил дикарь. — У меня есть несколько человек, они будут говорить с тобой.
— Кто?
— Вожди, которые прогонят захватчиков с нашей земли.
— Что вожди хотят от меня?
— Ты видела тех, кто пришел на твой зов на холме. Они хотят их.
И снова страх. Он исходил от него, словно дым от горевшего дома. Она позволила душе лететь свободно.
— Я хочу пойти на свою ферму.
Когда до них дошли новости о приближающихся всадниках, они покинули усадьбу. Братья ушли в лес, чтобы устроить засаду, а мать приказала Толе и Хэлсу уходить без нее. Она не могла представить себя там, в темноте, без запаха мяты и земли, без тепла и комфорта. Тола знала, что мать мертва. Но все же хотела увидеть дом.
— Твоей фермы нет.
— Я хочу пойти.
— Не со мной и моим конем, — сказал Исамар.
— Тогда я пойду сама.
Она сползла с лошади.
— И мои плащи.
Он говорил решительно, но в нем еще был страх. Когда она позволяла себе проникаться эмоциями и мыслями других, то они виделись ей как образы и ощущения. Перед этим человеком она почувствовала себя. Для него она была фигурой, движущейся на фоне огня, существом, звуком ночи — но не лисы
и не совы, неуловимым воспоминанием после неясного сна, от которого просыпаешься в поту с бешено бьющимся сердцем.
— Я возьму плащ, — сказала она. — Лошадь можешь оставить себе.
Она спустилась по темному склону холма.
— Садись на коня, — сказал он, догнав ее. — Я отведу тебя на ферму.
Чтобы попасть туда, им пришлось три часа идти в непроглядной тьме. На одной из ферм норманны, кажется, нашли эль — оттуда доносилось пьяное пение. Вдруг песню заглушил вопль девушки, отчаянный, словно звук труб, возвещающий конец света. Потом он стих. Толе не хотелось думать о том, кто это мог быть, хотя она знала, что на этой ферме жила дочь бондаря Элдреда. Ее подруга.
— Плохо дело, — прошептал Исамар.
Да, дело было плохо. Тола крепко-накрепко замкнула все свои чувства. Нельзя думать о том, что происходит, иначе она сойдет с ума.
Они осторожно пробирались к ферме. Копыта коня тихо ступали по влажной земле.
Норманны наверняка слышали звуки битвы на вершине холма, даже если ничего не было видно, и ждали, что скоро их воины спустятся вниз.
Между полей они нашли узенькую тропинку, ведущую к ее дому.
— Они ушли, — сказал Исамар.
— Откуда ты знаешь? — шепотом спросила она.
— Они сожгли все дома дотла. Если бы они собирались оставаться, это было бы безумием. Им понадобился бы кров для себя и животных.
Стараясь не шуметь, они неслышно шли по тропе. Она сошла с коня, чтобы свет огня случайно не выхватил ее фигуру и ее не увидели на лошади. На ней был норманнский плащ, но она знала, что ни один норманн не сидит в седле так плохо, как она, особенно с ее сломанными ребрами.
Когда они дошли до ее дома, огонь уже угасал. Норманнов не было видно, но все вокруг было разрушено и разбито в щепки.
Посреди двора лежал их пес Лар с ужасной раной на боку. Тола отвязала его, но он был уже старый и предпочел лечь перед домом, чем бежать с ними. Они не могли заставить его двигаться, а тащить пса через поля не было сил. Он много лаял, но был милым и добрым старичком. Он бы встретил захватчиков, приветственно виляя хвостом.
Чтобы не выдать себя, они обошли ферму с тыльной стороны. Исамар предостерег ее: ферма на возвышенности и на фоне огня их легко различит любой норманн. Она подняла что-то с пола. Обгоревший нож. Это был нож ее матери, весь из дерева, от него осталась только ручка. Она взяла ее. Однажды она вернется сюда с мужчинами и заставит кого-нибудь из них воткнуть ее в сердце норманна.
Она посмотрела на очертания разрушенного дома и представила его таким, каким он был совсем недавно. Это милое, с чуть просевшим углом строение было ее родным домом — каждое лето они собирались поправить его, но осенью оказывалось, что он остался таким же. Пламя уже угасало, танцующие призраки огня напоминали о матери, братьях, друзьях, подолгу сидевших вокруг костра после заката.
— Это прошлое, — сказал Исамар. Его лицо, освещенное огнем, казалось особенно мрачным. — Теперь оно сгорело. Только будущее осталось.
— Прошлое — лезвие в моих руках, — заявила Тола. — Заново выкованное и закаленное огнем, который зажгли норманны.
— Хорошие слова для деревенской девушки, — произнес он, и она снова почувствовала исходящий от него страх.
— Ты можешь привести меня к людям, которые отомстят за это?
— Да.
Она отпустила свой дух в свободный полет по долине. Всюду только пьянство, ненависть, злоба. Никого из родных не осталось в живых. Она даже не могла найти девушку, которая кричала.
— Моя мать мертва, братья тоже. Смерть услужила мне, теперь я буду служить смерти.
Исамар посмотрел на догорающий дом.
— Нам надо приготовить еду из пса, — сказал он.
Глава восьмая
Напрасное спасение
Пробираясь с норманнами через горящую ферму, Луис коснулся камня на шее. Конь под ним вел себя беспокойно. Это был не боевой конь, как у окружавших его норманнских воинов, и крики гибнущих людей и животных вызывали у него дрожь.
Он отвернулся, чтобы не видеть того, что происходило вокруг, — убийства, разруха, насилие. И это была не война. Это было массовое истребление, какого он еще никогда не видел. Норманнские завоеватели оставляли след на этой земле, чтобы показать англичанам цену сопротивления.
Его внутренности содрогались, кости ныли — казалось, они гниют, а плоть его старится. Человек чувствовал отвращение и свою уязвимость среди этой бойни, а волк был заперт глубоко внутри неге. Он пытался заставить себя перестать радоваться этому. Ему нелегко было обрести власть над собой.
