– Проходи, – махнул рукой лохагу протовестиарий и ткнул пальцем в стул, стоящий напротив: – Садись.
Талчи уже перевалило за сорок. Это был невысокого роста смуглый человек, с горящими как у кота глазами. Чем Талчи провинился перед своими соплеменниками, Михаил не знал, но вот уже на протяжении более десяти лет турок верой и правдой служил византийскому императору и дослужился до звания лохага. Талчи принял крещение, но что на самом деле творилось в его душе, можно было только догадываться.
– Даис приказал мне обратиться к тебе рафик Михаил, как только крестоносцы появятся в Константинополе, – хриплым голосом проговорил Талчи.
– Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не называл меня рафиком, – окрысился на турка Михаил.
– А разве нас подслушивают? – удивился Талчи.
– Нет, – нахмурился Михаил. – Но здесь, в этих стенах, я протовестиарий и никак иначе. Ты меня понял, лохаг?
– Понял, господин.
«Рафиками» или «друзьями» исмаилиты называли людей, хоть и не прошедших все степени посвящения, но все-таки достаточно хорошо знавших задачи секты и готовых с ней сотрудничать не за страх, а за совесть. Михаил считал себя вольнодумцем, и Симону без труда удалось убедить протовестиария в том, что просвещенный разум стоит дороже, чем это принято считать. В конце концов, умных людей в этом мире не так уж много, чтобы они враждовали между собой, разделившись на христиан, мусульман и иудеев. Эта мысли капподакийца понравилась Михаилу, тем более что никто не требовал от него ни тайных клятв, ни отречения от веры, ни тем более измены империи и басилевсу. Симон полагал, и Михаил вполне разделял его убеждения, что совершенно неважно, как будут называть Бога, пришедшего на землю, все равно это будет Махди, явления которого ждут исмаилиты. Пусть христиане зовут его Иисусом, шииты Али, а иудеи просто мессией. Но Он придет, дабы установить единые законы для всех без исключения людей, независимо от веры. И долг каждого честного человека, прежде всего перед самим собой, способствовать пришествию Махди, дабы приблизить час всеобщего благоденствия. Разумеется, Михаил не собирался обсуждать с Талчи ни богословские, ни философские проблемы по той простой причине, что лохаг просто-напросто не понял бы, о чем идет речь. Талчи был простой исполнитель, от которого не требовалось ничего, кроме слепого послушания и веры в то, что душа его обретет рай в конце пути, предначертанного рукой мудрого даиса.
– Ты бывал на постоялом дворе Афрания близ Анастасьевых бань?
– Да, сиятельный Михаил.
– Ты должен отправиться туда перед заходом солнца, сесть за стол, расположенный у дверей, положить на стол руки и ждать, когда к тебе подойдет рыцарь. Вот тебе перстень, лохаг, точно такой же будет на пальце чужака.
– А как зовут этого рыцаря?
– Вальтер фон Зальц.
– Он говорит по-гречески? – спросил Талчи.
– Да. Передашь ему, что след царской крови он найдет в Никее, в доме купца Аршака, расположенного недалеко от ворот городской цитадели. Не перепутай, лохаг.
– Я бывал в Никее, – кивнул Талчи. – И очень хорошо помню этот дом.
– Тем лучше, – улыбнулся турку Михаил. – Подскажи рыцарю самую короткую дорогу.
– Но ведь в Никею еще нужно попасть, – пожал плечами лохаг. – Вряд ли султан пустит франка в город. Разве что в цепях.
– Это уже не твоя забота, – нахмурился протовестиарий.
– А если рыцарь не придет?
– Ты будешь его ждать в течение ближайших десяти дней, Талчи. На все воля божья. Иди.
Венцелин проводил в покоях Зои далеко не первую ночь, но нынешняя грозила получиться особенно бурной. Дочь друнгария Константина уже миновала тридцатилетний рубеж и теперь норовила взять от жизни все, до чего могли дотянуться ее холеные руки. Венцелин отсутствовал в ее роскошной спальне две ночи подряд, что, конечно же, не понравилось своенравной Зое. В качестве оправдания и утешения Венцелин рассказал даме сердца историю похищения Адели де Менг и ее чудесного освобождения, имевшего, к слову сказать, серьезные политические последствия. Готфрид Бульонский принес вассальную присягу басилевсу, что в Константинополе расценили как победу. Алексей Комнин осыпал милостями и подарками протовестиария Михаила, а тот в свою очередь не забыл о своей капризной жене.
– Чудесное ожерелье, которое лежит на твоем столике, это результат усилий шевалье де Лузарша и моих, – сказал Венцелин с усмешкой, – а вовсе не твоего мужа.
– Спасибо за подарок, Гаст, – сказала Зоя, откидываясь на ложе. – Но этого недостаточно, чтобы заслужить мое прощение.
Венцелин познакомился с дочерью друнгария Константина более десяти лет тому назад, ему в ту пору было шестнадцать, ей – восемнадцать. Зоя была замужем за протопроедром Василием, человеком старым и ревнивым. Наставить ему рога, она посчитала делом чести. Венцелин охотно поддержал ее усилия и в течение двух лет выполнял супружеские обязанности, которыми ревнивый протопроедр пренебрегал в силу почтенного возраста. Второй брак сиятельной Зои оказался более удачным. Во-первых, протовестиарий был вдвое моложе протопроедра, а во-вторых, он не был ревнивцем, и после двух лет взаимной страсти, предоставил жене определенную свободу, оговорив заранее, что она не будет выходить за рамки приличий.
– Широкой души человек, – похвалил сиятельного Михаила Венцелин, после того как удовлетворил охочую до ласк Зою. – Вольнодумец.
– Что ты имеешь в виду? – насторожилась та.
– Иперперклампр Симон часто бывал в вашем доме?
– А что в этом удивительного, – повела смуглым плечом Зоя. – Провинциалы часто обращаются к моему мужу за помощью.
– По моим сведениям, этот Симон – исмаилит, – пристально глянул на женщину Венцелин.
Зоя пару раз хлопнула ресницами, слегка наморщила лоб, приложила руку к левой груди, словно пыталась спросить совета у собственного сердца. Венцелин смотрел на нее с любопытством. За минувшие годы Зоя почти не изменилась внешне, но приобретенному ею опыту мог бы позавидовать любой византийский царедворец. Венцелин хоть и не сразу, но уловил произошедшие в подруге перемены, а потому держался с ней настороже. Если Зоя посчитает, что ее откровенность может повредить Михаилу, она, скорее всего, не скажет любовнику ничего и вовсе не из любви к мужу, а из трезвого расчета. Успех протовестиария, это ее успех, а поражение и опала мужа неизбежно отзовется и на его жене. Венцелин для Зои не более чем залетный варанг, пусть давно и хорошо знакомый, но все-таки чужак, как по крови, так и по мыслям. К тому же язычник, следовательно, почти наверняка колдун. Такого можно пустить в постель, но отнюдь не в душу.
– Тебя, дорогой мой, тоже можно обвинить во многом, и крест на твоей шее меня ни в чем не убедил.
– Хочешь сказать, что Симон тоже притворялся?
– Во всяком случае, он упоминал Христа на каждом втором слове, что само по себе вызывает недоверие. Как говорит в таких случаях отец Викентий, показное благочестие порою лишь прикрытие для черной души.
– Этот человек обманул доверие моего отца и способствовал похищению моего брата и мачехи. Ты, конечно, помнишь эту историю.
– Руслан был милым мальчиком, – кивнула головой Зоя. – А его мать, кажется, армянка из Эдессы.
– У тебя хорошая память, – польстил любовнице Венцелин.
– Ты приехал только из-за брата?
– Я, конечно, мог бы тебя обмануть, Зоя, – вздохнул Венцелин. – Но это было бы нечестно по отношению к женщине, которой я стольким обязан.
– Ты все-таки признаешь, что это именно я сделала из неотесанного варвара блестящего и образованного мужчину?
– Признаю, – поддакнул Венцелин.
– В таком случае, пришла пора меня благодарить.
Со стороны Венцелина было бы невежливым отказать женщине, в мудрых советах которой он так нуждался. Но двигал им в данную минуту не столько расчет, сколько страсть к красивому телу, раскинувшемуся на багровом покрывале. Зоя умела разжечь огонь в жилах мужчины и не упускала случая, дабы воспользоваться своим благословенным даром.
Ложе благородной матроны заслуживало отдельного разговора. Оно было столь густо отделано золотом, серебром и слоновой костью, что за ними почти терялась деревянная основа. Балдахин из шелка укрывал хозяйку и ее гостя не столько от нескромных взглядов, сколько от докучливых насекомых, кои имели странную привычку падать с потолка на людей, предающихся отдохновению. Лампы, заправленные чистейшим оливковым маслом, давали достаточно света, чтобы по достоинству оценить друг друга. Единственное, что раздражало Венцелина в покоях Зои – это назойливый запах мускатного ореха, камфары и амбры, распространяемых серебряными курильницами, густо стоявших вокруг ложа. От запаха у него кружилась голова, а мысли утекали в сторону от русла, которое он пытался для них проложить.
– Ты не сказал, что все-таки привело тебя в Константинополь, – сказала Зоя, немного погодя.
