– Да, да, Виталион, – продолжала княгиня, – он проделал такой путь, чтобы просить дозволения оговорить в завещании сына условия выкупа имения.
– Но ведь такую оговорку можно делать только в отношении родственников? – уточнила я.
– А Вотновы с Улитиными состоят в родстве, хотя и весьма отдалённом.
– Старуха усмехнулась. – По правде сказать, седьмая вода на киселе. Но этого вполне довольно, чтобы я имела исключительное право выкупа родового имения в случае его продажи.
Она помолчала.
– Я, признаюсь, уже совсем забыла об этой просьбе, – произнесла княгиня. – Но вчера мой поверенный получил письмо от опекуна Арсения Вотнова, желающего продать имение.
– Опекуна Арсения? – переспросила я.
– Да, опекуна внука Александра Степановича, – ответила Марья Алексеевна. – Сын Александра Степановича, Георгий Александрович, и его жена, погибли несколько месяцев назад.
Я удивлённо посмотрела на неё.
– Но откуда Вотнов мог знать?
– Он был оДарённым, прорицателем, – вздохнула княгиня. – Дар его был слабым и непредсказуемым, иначе Вотнов не прозябал бы в своём имении. Но в этом случае он не ошибся.
Она снова помолчала.
– Я хочу, чтобы вы поехали в Версаново и, выполнив все необходимые формальности, привезли мальчика сюда.
– Всегда к вашим услугам, сударыня, – учтиво поклонилась я, лихорадочно выискивая предлог, под которым можно было бы отказаться от путешествия. – Но княгиня Наталья Сергеевна…
– На обратном пути заедешь к Наталье Сергеевне, – оборвала меня старая княгиня, глядя на меня так, словно она видела меня сквозь иллюзию, – и скажешь, что я настоятельно прошу её вернуться в столицу. Довольно ей лелеять своё горе. Пора заняться делами.
И добавила скорее для себя, чем для меня:
– У княгини Улитиной нет права на слабость.
И вот теперь я стояла перед портретом Александра Степановича Вотнова. Александр Степанович был изображён во весь рост, стоящим в окружении своры борзых. Притом борзая, нарисованная ближе всех к хозяину, казалась раза в два крупнее остальных, и окрас у неё был необычным – белым, без единого пятнышка. Ни дать, ни взять, – пёс из свиты Дикого Охотника.
Но Александр Степанович не был похож на Охотника. Чуть полноватое лицо, утонувшее в седой бороде, небольшая залысина, взгляд с хитринкой…
– Да, Александр Степанович был весьма достойным человеком, – делано вздохнул господин Игнатьин, водивший меня по дому Вотновых. – А вот его внук… Прошу прощения, Виталион, за поведение моего подопечного. По довольному виду Игнатьина нельзя было сказать, что тот и в самом деле сожалеет.
– Глядя на него, я радуюсь, что у меня нет собственных детей, – заявил он.
– Как же вам тогда «повезло» стать опекуном? – удивилась я, старательно изображая наивного юношу. Было нетрудно догадаться, что любезнейший Павел Алексеевич взял мальчика в опёку, чтобы поправить собственные дела за счёт имения Вотновых. И городской глава назначил Игнатьина опекуном отнюдь не из уважения к душевным качествам Павла Алексеевича.
Я вполуха слушала оправдания Игнатьина, пока тот не упомянул Дикую Охоту, жертвой которой якобы стали Вотновы. Тут я насторожилась.
– И что же? – спросила я.
– Говорят, что души тех, кто стал жертвами Охотника, не находят покоя, и их тянет к дому. Надо ли говорить, что встреча с неупокоенной душой не сулит живым ничего хорошего.
– Какая глупость, – фыркнула я. Виталион и не должен был верить подобным слухам, а княгиня Улитина знала, что души не находят упокоения, если их что-то держит на Этом свете. И причинить вред они могут только тому, кто покусился на их «якорь» – будь то сундук с сокровищами или человек.
– Конечно, Дикая Охота – пустое суеверие, – поспешно согласился Павел Алексеевич. – Но мне с большим трудом удалось найти слуг, согласившихся поселиться в доме, не говоря уже о гувернёре. Потому-то я и решил продать усадьбу и перевезти мальчика в более безопасное место.
Я подумала, что слуги, скорее всего, «спасаются от Охотника» в усадьбе Игнатьина. Там же, наверняка, «спасаются» и многие ценные вещи из усадьбы Вотнова. Павел Алексеевич ещё не догадывается, что ему придётся вернуть всё «спасённое». Но об этом мы поговорим после. А пока я продолжала изображать полную наивность.
– Мудрое решение, – кивнула я, – к тому же позволяющее вам избавиться от обременительных опекунских обязанностей.
Но Павел Алексеевич не собирался так просто сдаваться.
– Право, Виталион, обязанности обременительны, но я не спешу от них избавляться, тем более, что покойный Григорий Александрович был моим другом. Разумеется, по закону при продаже усадьбы опекунство может перейти к покупателю, но, – тут Павел Алексеевич сделал многозначительную паузу, – это ведь необязательно. Почему бы нам не договориться и не отметить в договоре, что усадьба продаётся без обременения опекунством?
Вот тут я забеспокоилась уже всерьёз. Зачем ему мальчик? Большой корысти от управления счётом, на который переведут деньги сироты, Игнатьину нет. Он сможет распоряжаться только процентами и той небольшой суммой, которую получит для содержания Арсения. Это куда меньше, чем доход от усадьбы, которым он распоряжался единолично. Да, следовало разузнать о Павле Алексеевиче побольше, и я знала, кто может мне помочь. Варвара Степановна, моя бывшая наставница, сказала, что некая мадам Каро знает о версановцах больше, чем они сами. Решено, нанесу мадам визит сегодня же вечером…
Пока я думала, как подвести собеседника к нужной персоне, не выбиваясь из роли наивного юноши, Павел Алексеевич заговорил о ней сам.
– Если вы, Виталион, ходите взглянуть на более серьёзную живопись, – сказал он, – нам следует наведаться к мадам Каро. Она специально выписывала из столицы художника. У мадам вообще всё лучшее – живопись, вино…
– Девочки, – подсказала я, изображая смущение.
– Девочки, – подтвердил Павел Алексеевич. – Думаю, они не уступят столичным, хотя мне сравнивать сложно. Другое дело вы. – Он заговорщицки подмигнул мне. – Почему бы нам не навестить мадам сегодня вечерком?
– Боюсь, что и мне будет сложно сравнить, – ещё сильнее «засмущалась» я. – В столице у меня не было надобности посещать подобные заведения и покупать то, что получаю даром. К тому же, Её Сиятельство не одобрила бы моё появление в таком месте.
– Почему бы вам не воспользоваться случаем, – предложил Павел Алексеевич, просияв, – раз уж вы вырвались из-под её строгой опеки? Шальная улыбка прорвалась сквозь два слоя иллюзий и бабочкой порхнула на лицо Виталиона.
– Действительно, почему бы нет! – Воскликнула я.
Я не солгала Павлу Алексеевичу, сказав, что мне не приходилось бывать в борделях. Я представляла себе что-то «эдакое», но в заведении мадам Каро ничего «эдакого» не было. Казалось, что мы заглянули к радушной хозяйке, принимавшей в гостях стайку хорошеньких соседок. Их любопытные и оценивающие взгляды мало отличались от тех, которыми встречали Виталиона в столице девицы и дамы на балах и в салонах. Но меня интересовала только хозяйка, бывшая, по словам Варвары Степановны, ушами и глазами Золотых Змей в Версаново. Мадам относилась к женщинам, умеющим превратить собственные недостатки в достоинства. Даже горбинка на носу, которая превратила бы в дурнушку другую девицу, лишь усиливала очарование мадам.
Платье мадам Каро отставало от столичной моды всего на несколько месяцев, что по провинциальным меркам было просто невероятным. Не удивлюсь, если услышу, что местные дамы тайком посылают к мадам за модными выкройками. Кстати, впереди бал у городского головы. Посмотрим, насколько мои предположения верны.
Мой взгляд ещё раз скользнул по шёлковому платью, задержался на мгновение на изящном золотом браслете, украшавшем тонкую руку, потом на паре перстней. И вернулся к улыбке, вспыхнувшей на её лице при нашем появлении.
– Павел Алексеевич, какой приятный сюрприз! Мы уж думали, вы совсем забыли о нас! – воскликнула она. – Представьте же мне вашего друга! Мысленно скривившись от мысли о дружбе с господином Игнатьиным, я поспешила взять инициативу в свои руки. Виталиону уже не раз случалось любезничать с дамами. Сначала это давалось с трудом, но постепенно я научилась целовать ручки и говорить комплименты.
– Виталион Задольский к вашим услугам, мадам, – произнесла я, – но вы, чаровница, можете звать меня просто Тали.
При этом иллюзия Виталиона обворожительно улыбнулась, а иллюзия Андрюши покраснела от смущения. Ещё сильнее Андрюша покраснел, когда я едва коснулась губами запястья мадам.
– Так уж и чаровница, – кокетливо улыбнулась хозяйка.
– Вы напрашиваетесь на комплимент, мадам Каро, – рассмеялась я, поскольку сама частенько пользовалась приёмом «усомнись, заставь удвоить». И поспешила удвоить комплимент:
