– Подай мне вина, – приказал рыцарь на таком скверном греческом, что растерявшийся служка с трудом его понял.
Алдар наклонился к рыцарю и что-то прошептал ему на ухо. Смуглая кисть печенега легла на стол рядом с рукой гостя. Через мгновение оба словно по команде спрятали руки под стол – опознание состоялось. Алдар заговорил медленно и негромко. Рыцарь слушал его молча. Потом встрепенулся и произнес несколько отрывочных фраз. Похоже, чужак очень плохо понимал по-гречески, и Алдару пришлось подыскивать слова, чтобы смысл его речи дошел до собеседника. Дважды было произнесено слово «Жоффруа» и трижды – «Эдесса». Рыцарь, наконец, понял, он кивнул головой и потерял к Алдару всякий интерес. Впрочем, печенег не стал задерживаться за столом, через мгновение он покинул заведение. Незнакомец огляделся по сторонам, осушил кружку, поднесенную ему служкой, расплатился и направился к выходу. От дверей он обернулся и вперил взгляд в Венцелина. Последний так и не понял – то ли рыцарь собирался бросить ему вызов, то ли просто пытался запомнить лицо подозрительного субъекта. Венцелин приветливо помахал ему рукой. Рыцарь оскалился, кивнул и исчез за дверью.
У входа Венцелина ожидали Лузарш с Алдаром, приплясывающие на ветру. Шевалье что-то бурчал себе под нос, видимо проклинал холодную январскую погоду. Ветер дул с моря, и хотя заведение дядюшки Афрания было расположено довольно далеко от порта, промозглая сырость проникала и сюда.
– Мне показалось, что ты узнал рыцаря, – повернулся Венцелин к Глебу.
– Однажды он приезжал в мой замок, – не стал отрицать шевалье. – Благородный Вальтер фон Зальц верный пес императора Генриха. А сюда он прибыл за царской кровью. Вот я и думаю, Венцелин, не ты ли собираешься снабдить его этим ценным продуктом?
– Я не торгую кровью, – криво усмехнулся Гаст. – Тем более царской.
– А кто торгует? – глянул ему прямо в глаза Глеб.
– Мэтр Жоффруа. Именно его посланца изображал сегодня мой друг Алдар.
– А где этот посланец?
– Мне кажется, он умер, – задумчиво проговорил печенег.
– Очухался, – возразил из-за спины Венцелина кузнец Бланшар. – Такого дал стрекача, только подошвы засверкали.
– А вот и моя дама, – встрепенулся шевалье и бросился к закрытым носилкам, которые тащили четверо дюжих слуг. – Гвидо, приведи коня.
Верный оруженосец благородного шевалье прятался, видимо, где-то за углом. Во всяком случае, через мгновение он появился у носилок, с двумя конями в поводу. К удивлению заинтересованных зрителей, из носилок выскользнул одетый на византийский манер мальчик, который тут же был подхвачен в седло расторопным Лузаршем.
– Не понял, – задумчиво произнес Алдар. – Наш друг шевалье поменял предпочтения?
– Это виконтесса, – засмеялся Венцелин. – Чего не сделаешь ради милого дружка.
– Мне показалось, что шевалье де Лузарш знаком не только с рыцарем фон Зальцем, но с мэтром Жоффруа, – сказал Алдар, скосив глаза на Венцелина.
– Очень может быть, – согласился с печенегом Гаст. – Но мы пока не будем мешать благородному Глебу в его любовных утехах.
Крестоносное ополчение переправилось через Босфор в начале мая, не встретив поначалу ни малейшего сопротивления на землях Румийского султаната. Создавалось впечатление, что Кылыч-Арслан, разгромивший усилиями бека Ильхана ополчение Петра Отшельника, решил, что хвастливые франки не рискнут сунуться в его владения. Тем более что у султана был давний и, как ему казалось, самый страшный враг, эмир Гази Даншименд. Вот уже несколько месяцев Кылыч-Арслан осаждал Мелитену и очень надеялся, что этот давно перезревший плод вот-вот упадет к его ногам. Султан был настолько уверен в непобедимости своих сельджуков, что даже не позаботился о столице, позволив крестоносцам взять ее в кольцо.
Город Никея раскинулся на берегу одного из самых красивых озер Вифании. Высота никейских стен достигала девяти метров, ширина – от четырех до шести. Каменные башни возвышались над стеной через каждые пятьдесят шагов. Город был настолько велик, что крестоносное ополчение не смогло охватить его полностью. Особенно беспокоила предводителей южная часть стены, доставшаяся графу Тулузскому. Благородный Раймунд хоть и имел под своим началом большую армию, все-таки не сумел перекрыть сразу все выходы из города. Тулузцы еще только занимали свои позиции, когда из Никеи вылетели на рысях около тысячи сельджуков и атаковали растерявшихся крестоносцев. Пехотинцы, выстроившиеся в каре, пытались сдержать натиск конницы, им на помощь уже спешили рыцари. Граф Тулузский, которого чаще именовали Сен-Жиллем, по названию замка, которым он владел, считал себя опытным полководцем и нисколько не сомневался, что сумеет отразить вылазку турецкого гарнизона. Благородному Раймунду давно уже перевалило за пятьдесят, он первым поддержал благочестивое начинание папы Урбана, и был совершенно уверен, что крестоносцы именно его выберут главой похода. Увы, своенравные бароны рассудили по иному, и на своем последнем перед началом переправы через Босфор сходе отдали свои голоса за Готфрида Бульонского, чьи полководческие дарования вызывали большие сомнения не только у графа Сен-Жилля. Обиженный на весь белый свет благородный Раймунд поклялся в одиночку взять Никею, что с его стороны было весьма опрометчивым решением. Многие бароны и рыцари из его окружения полагали, что столица Румийского султаната если и падет, то только благодаря объединенным усилиям крестоносцев и византийцев. Ближайшие к Сен-Жиллю рыцари, такие как Гуго де Пейн и Годфруа де Сент-Омер, настоятельно советовали графу послать гонцов за помощью, если не к Готфриду Бульонскому, то хотя бы к Гуго Вермондуа, чьи рыцари располагались в миле от лагеря провансальцев. Однако благородный Раймунд только рукой махнул в их сторону. И, надо признать, у графа для подобного поведения были очень серьезные основания. Его рыцари, выстроившиеся, наконец, в ряд, слаженно и мощно атаковали сельджуков, замешкавшихся на виду у пешей фаланги. Удар крестоносной кавалерии был настолько сокрушительным, что турки почти сразу обратились в бегство.
– А что я тебе говорил! – воскликнул Раймунд, оборачиваясь к благородному Годфруа. Однако барон де Сент-Омер смотрел сейчас не на убегающих сельджуков, а на одинокого всадника, приближающегося по южной дороге.
– Похоже, это дозорный, – сказал барон дрогнувшим голосом.
– Шевалье Аршамбо де Монбар, – опознал всадника Гуго де Пейн.
Судя по тому, как рыцарь подстегивал своего и без того несущегося во весь опор коня, вести он вез нешуточные. Благородный Аршамбо был при мече, но без копья, а белый плащ его покраснел от крови. Скорее всего, чужой, поскольку в седле де Монбар держался уверенно.
– Армия Кылыч-Арслана на подходе, – крикнул Аршамбо, поднимая на дыбы взбесившегося коня. – Их не менее пятидесяти тысяч.
У Сен-Жилля под рукой не было и пятнадцати тысяч, да и те не успели собраться в кулак. Пока авангард провансальцев вел сражение с сельджуками, арьергард еще только втягивался на равнину, даже не имея представления о том, что ждет его впереди. Если судить по туче пыли, поднятой армией султана, то Кылыч-Арслан вполне способен достичь стен Никеи раньше, чем тулузская армия успеет выстроиться для отпора. Граф Раймунд, наконец, осознал всю опасность возникшей ситуации, а потому отреагировал незамедлительно:
– Дайте Аршамбо свежего коня, – крикнул он своим оруженосцам, а затем, повернувшись к де Монбару, добавил: – Скачи к графу Вермондуа, шевалье, и попроси у него поддержки.
Благородный Аршамбо, человек еще достаточно молодой, одним махом перебросил свое мощное тело из седла одного коня на спину другого, и с места взял полный мах.
– Надо предупредить Готфрида Бульонского, – заметил де Пейн, вопросительно глядя при этом на Сен-Жилля.
– Скачи, шевалье, – махнул рукой Раймунд. – Мы постараемся продержаться столько, сколько возможно.
В лагере французов царило благодушное настроение. Слуги только что установили шатер благородного Гуго, и граф с удовольствие обживал полотняное обиталище, подаренное ему щедрым императором Алексеем. Благородный Глеб де Руси стоял рядом с Вермондуа и восхищенно цокал языком. Лузарш, надо отдать ему должное, неплохо приготовился к походу, с большим толком потратив деньги, полученные от византийцев. В его свите насчитывалось двадцать сержантов, набранных в русском квартале Константинополя. Молодцы все были как на подбор, умевшие сражаться как в пешем, так и в конном строю. По численности свиты с Лузаршем, кроме Гуго Вермондуа, герцога Нормандского, графа Блуа, графа Фландрского и нескольких баронов, мог поспорить только Венцелин фон Рюстов, увлекший за собой в поход более тридцати человек. Саксонец успел прижиться в стане французов, и стал здесь почти своим человеком. Гуго ценил его за ум и познания в языках. В том числе и турецком, которое Венцелин уже успел продемонстрировать, договариваясь с местными жителями.
