Она ничего больше не добавила, сама еще ничего не знала, но вдруг смутилась и торопливо пошла прочь. Свенельд один остался стоять у открытого окна. Глядел на широкое приволье за окном, на мир, в котором он никогда не станет править. Ибо он не встанет против той, которую любит. И она это знает. Знает, что она ему как глоток воды в зной. Вот и пользуется этим.
Он услышал, как сзади стукнула распахнутая Ольгой дубовая дверь, зашелестели ее одежды, когда начала спускаться, и вдруг различил ее неожиданный возглас. Быстро повернулся и увидел, как Ольга пятится от дверного проема, из-за которого, из темноты перехода, как темно-алое видение, надвигается на нее Малфрида. Улыбается, блестит зубами и глазами, переводя взгляд то на Ольгу, то на Свенельда. И жутко так глядит… и насмешливо. Но как заговорила – голос звучал спокойно:
– Пусть Асмунд даст Косте еще живой водицы, совсем ослабел твой волхв, княгиня.
Сказала это Ольге, как чернавке какой повелела. Но Ольга тут же отправилась выполнять ее приказание. Свенельд же прошел мимо жены, так ничего ей и не сказав. Только шаг ускорил, услышав позади ее веселый злорадный смех. И не было в нем больше ничего, что бы грело душу Свенельда.
Тем вечером Малфрида поясняла княгине, что Коста творит особое чародейство, свыше его сил, вот и тает.
– Когда-нибудь он не осилит положенного, и тогда… Тогда я иного кудесника буду искать, княгиня.
– На Искусеви и не надейся.
– А жаль, княгиня, Искусеви силен, он бы многое мог.
– Он не любит тебя.
– Меня мало кто любит, но я справляюсь и сама.
– Справляешься ли? – осмелилась все же заметить Ольга. – Тогда почему сама не ворожишь, а все волхвов моих мутишь?
Малфрида, не глядя на нее, усмехнулась.
– Мое время еще грядет. Но сегодня вот что скажу тебе: выведали мы с Костой, что гонец твой благополучно доберется до Искоростеня, ему поверили и все выполнят, как ты пожелала. И вскоре явятся к тебе новые послы-сваты. С ними же ты поступишь так…
Когда рассказала, Ольга лишь кивнула согласно. Что ж, как говорится, взялся за гуж… А Малфрида еще сказала, будто успокаивая, что как бы ни жестока была Ольга с древлянами, это только сил ей придаст, ибо жестокость внушает страх, а страх – основа власти.
– Все у тебя получится, Ольга, верь мне. Вместе мы многое можем.
«И эта говорит «мы», – усмехнулась княгиня. – Без меня они ничего не могут, ни Свенельд, ни эта. Ну ладно, пусть помогают, коли так».
Но сама Ольга чувствовала себя такой измученной и взволнованной предстоящим, что позвала Асмунда, повелев и ей выдать чародейской воды, ибо ей требовались силы. Асмунд без вопросов выполнил приказание, ни о чем не расспрашивая. Верный заботливый Асмунд. Игорь точно знал, кому он может доверить свою семью.
– Почему ты так добр ко мне, Асмунд? – спросила Ольга, глядя на пожилого варяга и сжимая в руках у груди два флакона с волшебной водой.
По суровому лицу боярина тенью промелькнула улыбка – светлая, умиротворяющая.
– Ты же знаешь, в кого я верю. А он и сам был добр и призывал к милосердию.
– Ах да, Христос, – уже без интереса подытожила Ольга. Надо же, какой-то сын плотника, а сколько людей в него уверовали. Даже самый лучший из ее бояр.
Она всегда пила мертвую и живую воду без свидетелей. Не хотела, чтобы ее кто-то видел в эти мгновения. Как ее крутит и гнет, когда она пьет мертвую воду, когда чувствует, как стынет тело от мертвящего холода этой воды, как непослушно двигаются руки, как стягивает кожу, словно та вот-вот лопнет… Главное не смотреть на себя в это время, ибо это ужасно – видеть, как старишься в несколько мгновений… Поэтому Ольга всегда прежде накрывала шалью зеркало на стене. И только глотнув живой воды, только ощутив, как горячая волна проходит по телу, как покалывает кожа, как словно волосы шевелятся… даже тяжелые косы княгини взлетают и опадают под напором силы… она ощутила уже знакомую бурлящую радость. Почти подскочила, сорвала шаль с зеркала, смотрела на себя. И нравилась самой себе. Вон она какая, княгиня Руси, правительница самовластная! И глаза у нее сияют, и кожа без малейшего изъяна, губы как сочный плод, умытый росой, шея просто лебединая.
– Эй! – крикнула Ольга, распахнув дверь в прихожую. – Жеребца мне к крыльцу. Проехаться хочу!
Она носилась в седле с мальчишеской лихостью. Взвивала на дыбы своего серого в яблоках злого коня, рвала удилами его рот, принуждая повиноваться, посылала коленями через препятствия. Сила так и бурлила в ней. И Ольга побывала и на учениях воинов на горе Детинке, радостно взирала, как ловко упражняются с мечами умелые кмети, видела, как верные ей варяги борются взахват, как лучники мечут стрелы, как метают камни с пращи; съездила и в крепость Самватас[74], где готовились к походу ее основные войска, осматривала их снаряжение, беседовала с воеводами и ярлами-варягами, потом погнала коня по дороге до самых дальних застав. Там было тихо. Люди все больше уходили от этих рубежей, рассказывая, какая жуть дикая сочится из леса со стороны древлян. Но Ольге в тот день не было страшно. Рассмеялась, услышав речи заставников, что им бы было спокойнее, если бы княгиня к ним волхвов прислала. Даже пообещала прислать к ним самого Искусеви. Что ж, пусть этот ведун успокаивает охранников да борется с древлянским колдовством на подступах. Все одно он в Киеве только ругался с Малфридой да донимал Ольгу речами, что не следует ей с темными знаться.
В Киев княгиня вернулась, когда уже смеркалось. Серый жеребец шел под ней усталым шагом, бока и удила его были в пене, а княгиня хоть бы что: легко соскочила с седла, велела подавать трапезу. Аппетит у нее был волчий, смеялась и шутила с прислугой, с маленьким Святославом едва ли не возню начала, когда тот под столом стал стягивать с ноги матери сапожок, толкалась с ним, дразнила его и смеялась. Святослав смотрел на развеселую мать влюбленными сияющими глазенками – такими же синими, как у Игоря…
– Ты самая лучшая! Ты моя мама! Ты княгиня! И даже Малфриды лучше!
Ольга хохотала. Надо же, ее постреленок днем все Малфриду затрагивает да требует ее к себе, но вот мать… Мать для него все. И она сбережет для него киевский стол! Чего бы это ей ни стоило. Ибо такого князя Русь еще не знала!
Той ночью Ольга спала глубоко и сладко. Ее уже не мучили кошмары, когда из земли рвались мертвые древляне, тянули к ней измазанные глиной руки и грозились отомстить. Зато снился ей Свенельд, но не воевода ее, ярл варяжский, а словно селянин какой, босой, растрепанный, в расстегнутой на груди рубахе. Он гонялся за Ольгой среди цветущих полян, догонял, ловил, целовал ласково… Княгиня улыбалась во сне.
В Киеве всякое рассказывали: что нежить расшалилась пуще обычного, что домовые стали являться людям когда ни попадя, что водяники на рассвете пугают набирающих воду баб, что-де корова у кого-то заговорила голосом человечьим, а куры вдруг стали выводить цыплят о шести ногах. Дива происходили повсюду, и все как один понимали, что это надвигается на них древлянское колдовство. Но пуще всего волновало людей, что солнышко так и не выходило на небо, что дожди идут без передышки, а это грозило гибелью урожая: яблоки не завяжутся, мед пчелы не насобирают, пшеница сгниет. По приметам было самое время начинать косить травы, а как это сделать, если мелкий дождик сеет с неба как мука, скошенное сено, как ни вороши, сгнивало, и дождик мелкий и бесконечный люди так и прозвали – сеногной. Люди боролись с напастью, как велось исстари. Выбрасывали за околицу печную утварь, горшки, огнива – все, что связано с огнем. Разжигали на перекрестках костры из вербы и ракиты, умелые лучники метали стрелы в тучи из тугих луков, крестьяне замахивались косами на каждую приближающуюся тучу, словно желая ее разрезать пополам, лишить силы. И везде остриями вверх лежали грабли, бороны и косы, чтобы отринуть дождь, но только мокли понапрасну. Люди шли с подношениями на капища, больше всего несли для Даждьбога, прося согреть землю теплом, и для Перуна, чтобы отогнал тучи.
Тем временем стали поговаривать о приближении нового посольства от древлян. И все знали – это древляне сотворили такое лихолетье, их волхвы-колдуны ворожат да насылают напасти на полян. Поэтому когда однажды в полдень у Боричева узвоза появилась новая древлянская ладья, почти весь Киев высыпал на кручи. Люди шумели и кричали, кто кулаками грозил, кто камни метал. Охранники княгини едва оградили лучших древлянских мужей от толпы, провели к палатам Ольги.
Княгиня встретила гостей у ворот детинца, закутанная в широкий плащ из мягко выделанной кожи с золотистой прошивкой. И опять за ней стояла Малфрида, не поднимая глаз из-под опущенного на глаза покрывала, сыто улыбалась, сжимая у груди засушенный оберег Кощея. Скоро, ох скоро получит Владетель Кромки свою жертву. Вон сколько древлян прибыло, на этот раз куда больше, чем в прошлый, держаться пытаются горделиво, хотя под дождем их одежды намокли, золоченые украшения поблескивают тускло.
