— И Тельма?
Ее легко было представить дикой.
Или скорее одичавшей? Настороженной. Недоверчивой. Она такой и осталась. И да, достучаться не выйдет. Не сразу, во всяком случае. И надобно решить, стоит ли ломиться в запертую дверь? А если и вправду откроют, как быть потом?
— Нет… она этим и выделялась. Не пыталась содрать одежду. Не выбрасывала обувь. Не кусалась. Не выла по ночам…
— Что…
— Нет, не оборотни. Был один мальчик… потенциальный менталист первого уровня. Подчинил инстинктивно стаю волков, они его и грели, и кормили. Наши за этого мальчишку едва не передрались, надеялись, я его перевоспитаю, сделаю кого-то… вежливого и в костюме. А в итоге оказалось, что его разум был… недостаточно зрелым. Парень не только влиял на волков, но и сам перенял их образ мышления. И изменить это не вышло. Он сейчас в лечебнице находится.
Печальная история, но жалеть абстрактного парня у Мэйнфорда не получалось.
— Тельма же вела себя нормально. Более чем нормально. Она пользовалась не только ложкой или вилкой, но и ножом, салфеткой. Умела говорить. То есть речь ее была очень правильной, а это значит, что с девочкой занимались. Более того, уровень ее образования… я не говорю, что он был выше большинства ее сверстников. Эти уровни сравнивать, что небо с землей. Нет. Она знала столько, сколько и положено в ее возрасте. А если учесть, что последние годы жизни Тельма провела в приютах, при которых не было ни библиотек, ни школ нормальных, то очевидно, что все эти знания были получены раньше.
А вот это и вправду любопытно.
Хотя… объяснимо.
Джесс погладила ноготь, тот самый, с белым пятнышком.
— И в то же время школьный распорядок был для нее непривычен. Со сверстниками она не то чтобы не ладила… скорее уж по возможности не замечала их. Я думаю, девочка находилась на домашнем обучении. В отличие от большинства подобных… обучений, — Джесс поморщилась, явно не одобряя такого подхода, — это не было профанацией. Да и учили ее не только математике с географией… она неплохо играла на китаре. Умеет слагать стихи. Простенькие, но все же…
Тельма и китара?
Стихи?
С другой стороны, не он ли сам четыре года кряду издевался над кларнетом? Или скорее уж кларнет над Мэйнфордом? Издержки классического образования в матушкином о нем представлении.
Уж лучше бы китара. С китарой он авось и поладил бы.
— А вот театр она на дух не выносила… я пыталась привлечь ее к работе. Нашим воспитанникам театр нравится. Тельма же… она не то чтобы отказывалась, нет, она выполняла все поручения, как бы неприятны они ни были. Но театр требует определенной внутренней свободы. Она же не позволяла себе быть свободной. И, Мэйни… пожалуй, она из тех, кого мне так и не удалось понять до конца. — И это обстоятельство донельзя печалило дорогую сестрицу. — Знаешь, — произнесла она, отодвинув чашку с остывшим кофе, — когда я узнала, что она выбрала, то… впервые, пожалуй, у меня возникло желание перебить этот контракт.
Что ж, Мэйнфорду остается лишь порадоваться, что Джессемин отказалась от этой безумной мысли.
Автобус высадил Тельму на углу Картвери и Бейкер-гарден.
Второй округ.
Приличный район. Отнюдь не тот, в котором обретался Найджел Найтли. Нет, на Бейкер-гарден селились те, у кого хватало денег на очаровательный коттедж и пару ярдов двора перед ним. На белый заборчик и почтовый ящик в виде птичьего домика.
Здешние обитатели были унылы в своем местечковом благополучии.
И это раздражало.
Тельма вытащила из сумочки блокнот. Пусть адрес она помнила наизусть, благо отследить судьбу Аманды Дорсем, в девичестве Лайм, оказалось не так и сложно.
…обучение в колледже и милая, хотя и обычная профессия медицинской сестры. Надо полагать, что выбор у Аманды был не столь уж велик. Наверняка с юных лет она ассистировала отцу.
Госпиталь Онории Милосердной. Отделение хирургии.
Замужество.
Переезд во Второй округ.
Рождение ребенка и возвращение к работе. Карьера, вершиной которой стал пост старшей медсестры хирургического отделения. Госпиталь, правда, сменился. Оно и верно, «Нью-Арк Мемориал» — заведение куда как более солидное. И сделать в нем карьеру не так-то просто, конечно, если твой супруг не является ведущим специалистом клиники.
Эта жизнь была спокойна и размеренна. И так отлична от собственного существования Тельмы, что вызывала нестерпимое желание внести в это спокойствие толику хаоса.
Нужный дом отыскался быстро.
Тельма лишь надеялась, что Аманда Дорсем будет на месте.
И ей повезло.
Дверь открыла сухощавая женщина в клетчатом домашнем платье, перетянутом белым пояском. Почему-то этот поясок, а еще кружевные манжеты и воротничок особенно умилили.
— Вы ко мне? — брови женщина выщипывала тонко, ниточкой, а после подрисовывала карандашом, отчего брови эти казались слишком уж яркими для невзрачного ее лица.
— Если вы Аманда Дорсем, — как можно любезней ответила Тельма.
Она пыталась понять, почему же сам вид Аманды, ее благополучие так раздражают.
— Третье полицейское управление, — Тельма продемонстрировала значок. — Где мы можем поговорить?
Нехорошо использовать служебное положение в личных целях, но ведь должна же и от него хоть какая-то польза быть! Аманда охнула, прикрыла рот ладошкой — узенькой и аккуратной — и посторонилась.
— Если на кухне… вы не против?
Тельме было все равно.
— Понимаете, моя дочь отдыхает… ее тревожат незнакомые люди… и если вдруг услышит голос, то… — Аманда оправдывалась шепотом и вела на кухню окольными путями.
Кухня в доме была огромной.
С окнами в пол. С раздвижной дверью, которая выходила на задний дворик. И даже теперь, во время осенних дождей, этот треклятый дворик вызывающе зеленел.
— Вы присаживайтесь… что-то случилось? С Вильгельмом? Хотя… нет, конечно, нет, что может случиться с Вильгельмом? Мой супруг удивительно законопослушен.
Аманда подняла с пола плюшевого медведя, которого пристроила на краю столешницы.
— Я хотела бы поговорить о вашем отце.
И пальцы дрогнули.
Тонкие, паучьи, наверняка — чувствительные, ведь для медсестры важно иметь легкую руку, особенно той, которая в хирургии работает. И дар у нее имеется, но слишком слабый, чтобы в целительницы пойти.
— Об отце? — переспросила Аманда, изобразив неловкую улыбку. — Но он… он ведь…
— Умер десять лет тому назад, — Тельма не смотрела в глаза. Глаза умеют врать, а вот такие нервозные руки скажут правду.
Уже говорят.
Она определенно что-то знает, и руки ее выдают. Пальцы вцепились в широкий браслет из красного полипласта. Дергают. Крутят. Царапают короткими ноготками.
— Д-да… он давно уже умер.
Еще одна неловкая улыбка.
— Лафайет Лайм, так его звали, верно? — Тельма, не дождавшись приглашения, присела. — Да вы присаживайтесь…
Чего она боится?
Ее отец и вправду давно мертв. Сама она… имя мелькнуло в деле, но и только. А ведь ей было шестнадцать. Взрослая девушка, почти женщина…
— Не понимаю.
Пальцы замерли.
А ладони вывернулись, уже не розовые — сероватые. У приютских Тельма уже видела такую кожу. От частого мытья она сохнет, идет мелкими трещинами, зудеть начинает.
Неприятно.
— Вы ведь были уже взрослой? Вы должны были помнить то дело… смерть Элизы Деррингер.
Руки серые, а сосуды — синие, вспухшие.
Но не жаль.
Вот нисколько не жаль Аманду… несколько минут разговора — разве много? У нее ведь было столько времени, целых десять лет. Да и слова… что они изменят в ее жизни? Разве отнимут мужа? Дочь? И этот очаровательный домик с огромной кухней и парой-тройкой спален?
Здесь и гостевые комнаты, надо полагать, имеются.
— Я… я не интересовалась делами отца.
— Да? — Тельма не собиралась отпускать ее так легко. — А мне казалось, именно вы помогали ему вести прием…
Пальцем в небо.
Но удачно.
И руки замерли.
Плечи опустились под невыносимой тяжестью.
— Я… у нас не было другого выхода… отец ушел из госпиталя. Вынужден был. Его силы таяли. Он всю свою сознательную жизнь помогал людям, — теперь она говорила тихо и зло. — Знаете, скольких он спас?
Тельма понятия не имела.
И не желала знать.
— Но когда мы оказались здесь, выяснилось, что никому мы не нужны. И его старые друзья… нет больше ни друзей, ни благодарных пациентов. Зато все наши сбережения ушли на новую лицензию. Старая, видите ли, не годилась.
Эта злость была беззубой, как старая собака.
— Он искал работу, но все приличные места оказались заняты. А в том госпитале, куда он все же устроился, приходилось вкалывать и днем, и ночью… но это ведь обязательное условие! Полтора года работы в госпитале и рекомендации, без них никто не даст разрешения на практику.
